Читать онлайн «Занятие для старого городового. Мемуары пессимиста». Страница 54

Конечно, все это было игрой — игрой с традицией, и сочетание серьезной учености с юмором и иронией — как в украшающих ограду библиотеки Бодлеан гротескных огромных бюстах древних мудрецов, изданных в XVIII веке, — во многом определяло духовную и поведенческую атмосферу Оксфорда. Никакой чопорности в отношениях преподавателей и студентов, полная свобода в выборе одежды, и в то же время строгое соблюдение правил при еде, выпивке, во время торжественных церемоний. Многие из них казались странными.

Меня избрали гостевым членом University Colledge. Это был самый старый колледж Оксфорда, но со временем его первоначальное здание разрушилось и было вновь отстроено в XVII веке. Я получил кучу бумаг, в том числе с извинением в том, что в погребах колледжа отсутствует портвейн выдержки до 1945 года.

Перед ужином преподаватели собирались в библиотеке, где можно было курить и пить виски. Потом поднимались в трапезную: преподаватели на подиум, студенты к столам внизу. Во время еды обслуга подливала вино в бокалы преподавателей; студентам вино не полагалось. После ужина профессорский состав шел в особую комнату для разговоров. Стены ее были обиты резными панелями XVI века, посредине стоял длинный овальный стол, а на нем по рельсам двигался паровозик с вагончиками, которые везли бутылки с портвейном разных марок. Каждый из присутствовавших подталкивал паровозик и выбирал напиток по вкусу.

Мне, окончившему Московский университет, а потом преподававшему там, было непросто включиться в систему английского образования. Никаких обязательных лекционных курсов по истории, скажем, литературы или искусства в Оксфорде не существовало. Обучение строилось главным образом на отношениях ученика и тьютора. Студент должен был регулярно подавать учителю эссе на определенную тему: сегодня, скажем, о Маяковском, завтра о Толстом, Пушкине, Тургеневе, вне всякой хронологической последовательности. Считалось, что исторические связи студент сам может почерпнуть из литературы по данному вопросу. Это была жесткая тренировка мозгов. Оксфорд не столько давал студентам определенную профессию, сколько учил навыкам для овладения любой профессиональной деятельностью.

Каждый год после получения студентами дипломов Оксфордского университета фирмы самых разных направлений выставляли на улицах города свои стенды с проспектами и предложениями условий работы. Их представители понимали, что для выпускника Оксфорда — неважно, слависта или ядерного физика, — овладеть новым родом деятельности — не проблема. Так, один мой очень талантливый студент Дэвид Франклин поступил в фирму по продаже противопожарного оборудования. Ему просто предложили годичную стипендию в любой университет, чтобы он изучил мировой рынок и предоставил фирме отчет о своем исследовании. После чего Дэвид занялся другими делами. Другого своего студента я встретил через год после окончания университета. Оказалось, что он работает в турецком посольстве, а на мой вопрос о языке он сказал, что за год спокойно выучил турецкий.

Помимо прямых моих обязанностей — болтать со студентами, я вел еще класс перевода с английского на русский и читал курс лекций для аспирантов о развитии современного русского языка, понимая язык как язык культуры. Я объяснял, как социальные пертурбации порождают новые формы языка в искусстве, литературе, музыке, как в его магистральное развитие вливается периферия, иллюстрируя это примерами из Бабеля, Шукшина, Шаламова…

После одной из таких лекций подошел ко мне Роберт Чандлер, который заинтересовался Шаламовым, и я дал ему почитать «Колымские рассказы». Роберт был потрясен и начал их переводить. Он был прирожденный переводчик (сейчас он один из самых крупных в Англии и Америке). Темой его диссертации был язык Платонова, и он решил изменить тему: вместо Платонова заняться Шаламовым. Кто такой Шаламов, университетская администрация понятия не имела, и в изменении темы ему было отказано. И тут произошел эпизод, произведший на меня сильное впечатление.

Как-то собрались в нашем доме несколько аспирантов, и Чандлер объявил, что он уходит из университета: надо составить свой план работ на будущий год, а сделать это он не может в связи с изменением темы. «Роберт, — сказал я, — да напишите пару страничек о Платонове и занимайтесь два года Шаламовым. Ведь никто проверять вас не будет». Аспиранты посмотрели на меня удивленно и осуждающе. С их точки зрения, можно хитрить с налоговым управлением, но со своим университетом… Точно так же на меня посмотрели офицеры английской разведки, когда вскоре после приезда в Англию у меня было собеседование в Уайт Холл («Наше КГБ», — пошутил один из офицеров) и я рассказал, как во время допроса в «Лефортово» врал следователю Хомякову.

Я не только учил, я учился — учился понимать страну, в которой оказался, ее национальный характер, ее людей — Френсис Грин, Падди О’Тулл, Джейн Грейсон, Мартин Дьюхерст и многие другие, с которыми я познакомился и подружился — я понял, что англичане отвечают за свои слова, что им можно верить и что они всегда готовы помочь.

Я встречался в Оксфорде с Исайей Берлиным, названным, по одному из опросов населения, первым интеллектуалом Англии. «Как вы живете?» — всегда спрашивал он. «Хорошо, Исайя Маркович», — отвечал я. «Нет, вы действительно хорошо живете?» Он явно хотел помочь, что-то сделать для нас, как он помогал многим приезжавшим из России. Я переводил для ВВС его воспоминания о том времени, когда в 1940-х годах он был культурным атташе при английском посольстве в Москве. Берлин часто приглашал меня к себе. Он рассказывал о своих встречах с Пастернаком, Чуковским, Ахматовой… Когда же речь заходила о «Поэме без героя», где Исайя Берлин выступал как «гость из будущего», и о мнении Ахматовой, что именно их встреча вызвала возмущение Сталина и послужила причиной начала широкой кампании, в ходе которой сама она, Зощенко, Чуковский и многие другие были объявлены чуть ли не врагами народа, брови Исайи Марковича ползли кверху и на лице проступало выражение крайнего недоумения.

В самом начале моей эмиграции дело о советских шпионах в Англии заинтересовало меня как чисто детективная история. Выпускники Кембриджа, занимавшие высокие посты в английской разведке, в Министерстве иностранных дел, имевшие доступ к самым секретным документам, в начале 1950-х годов были разоблачены как советские агенты. Это считалось здесь самым крупным предательством за всю историю Англии. Трое из них — Гай Берджесс, Доналд Маклейн и Ким Филби — уже бежали в СССР. Нераскрытым оставался четвертый, и пресса была полна догадок и подозрений. Я же полушутя говорил своим друзьям, что знаю, кто четвертый, — это сэр Энтони Блант. А дело было так.