Читать онлайн «Книга воспоминаний». Страница 3

Мы переехали в четырехкомнатную квартиру. В самой большой комнате, вход в которую был с улицы, расположилась мастерская, в другой — мама с отчимом, в третьей — дети отчима и в четвертой, совсем маленькой, — мы с Натаном. К тому времени Натану было 12, а мне 10 лет. Теперь мы тоже спали на железных койках с матрацами.

Отношения в семье были ровными, хорошими: и отчим к нам, и мама к его детям относились хорошо. Я учился тогда в первом классе высшего начального училища. Натан учиться не захотел, пошел учеником в мастерскую отчима, быстро овладел специальностью и стал работать самостоятельно.

Наша квартира находилась вблизи Первого общественного собрания (ныне филармония), в котором всю зиму 1910/1911 года размещалась опера. Мастерская отчима шила театральную обувь по заказам, и к нам часто заходили артисты и администраторы оперы. Они разрешили нам с Натаном бесплатно посещать спектакли, пускали нас и на репетиции. Там мы услышали многих известных тогда певцов (например, тенора Секар-Рожанского и других). Постепенно мы стали нештатными статистами: когда по ходу спектакля требовалось участие мальчиков, нас выпускали на сцену. Мы по нескольку раз пересмотрели и переслушали все оперы — и это навсегда определило наше отношение к оперному искусству.

За эти предвоенные годы наибольшее впечатление на всю нашу семью произвел суд над Бейлисом в 1913 году. Меня больше всего поразил сам факт обвинения евреев в употреблении крови христианских мальчиков для приготовления мацы.

Отчим и мать были неграмотны. Газеты с отчетами о ходе судебного процесса в Киеве читал им я. Ежедневно я покупал газету «Русское слово» и, усевшись на сапожный стульчик, принимался за чтение.

Процесс Бейлиса взволновал не только евреев, но и всю передовую русскую и мировую общественность. Это относилось и к Иркутску, в котором было много ссыльных революционеров и передовой молодежи.

Известно, что попытка царского правительства путем фальсифицированного дела Бейлиса направить гнев русского народа против евреев была сорвана дружным отпором русского и мирового общественного мнения. На защиту Бейлиса выступил Владимир Короленко, лучшие представители русской адвокатуры, все революционные партии и вся прогрессивная интеллигенция России. Бейлиса пришлось оправдать, хотя от прямого ответа на вопрос о ритуальном употреблении евреями крови присяжные все же уклонились.

Нечто подобное, на слегка модернизированной основе, задумал в 1952 году осуществить Сталин, затеявший процесс над врачами-евреями. К позору страны, называвшей себя социалистической, никакого отпора ни от партии, ни от русской интеллигенции этот черный замысел не получил. Спасло врачей от расстрела, а всех евреев — от лагерных бараков не вмешательство общественного мнения, спасла их счастливая случайность — смерть Сталина.

…Возвращаюсь к своей биографии. В 1912 году вернулся домой мой старший брат Гриша.

Мать сидела у окна за швейной машинкой и, как обычно, что-то шила. Взглянув в окно, она увидела на противоположной стороне улицы упорно наблюдавшего за ней молодого парня. Она присмотрелась к нему, вскрикнула «Гриша!» и бросилась на улицу. Мы все выбежали за ней. Гриша обнял плачущую маму, поцеловал нас с Натаном, и мы пошли домой.

Григорию было всего 17 лет, но выглядел он взрослым мужчиной: высокий, широкий в плечах, уверенный в себе. Жилось ему все эти годы тяжело. С дядей и двоюродными братьями в Павливке он не ужился, сбежал от них в Одессу к другому дяде, тоже портному. Там его, по его рассказам, тоже били и плохо кормили. Он сбежал и оттуда и устроился сам учеником к одному из лучших портных в Одессе. Конечно, сначала он, как и все ученики, был на побегушках, но постепенно овладел профессией, стал квалифицированным портным и хорошо зарабатывал. Маме он о своих злоключениях не писал.

В Иркутске Гриша жил с нами и работал в портняжной мастерской Любовича. В 1915 году его мобилизовали и направили в 12-й сибирский запасный стрелковый полк. Полк стоял в Иркутске, я часто бывал у брата в казармах и видел, как тяжело переносил он солдатскую службу. Она осложнялась еще тем, что командир полка, полковник Михайловский, зверски обращался с солдатами. Человек огромной физической силы и крутого нрава, он за малейшую провинность вытаскивал провинившегося из строя и собственноручно избивал его.

Через три месяца после призыва Гришу за какую-то вину отправили на фронт. Он попал на Барановичское направление, трижды был ранен и награжден двумя Георгиевскими крестами. В 1917 году после тяжелого ранения его демобилизовали. Он приехал домой и снова стал работать портным.

Давид, отбыв срок ссылки, выдержал экзамен на аттестат зрелости. От службы в армии он был освобожден по зрению, но права на жительство в Иркутске был лишен и должен был вернуться в Верхоленский уезд. Чтобы избегнуть этого, Давид заплатил 25 рублей священнику и получил от него справку, что он принял крещение и наречен именем Виктор. На этом основании ему выдали паспорт на имя Виктора Львовича, православного вероисповедания, и он поселился в Чите, где занимался уроками — преимущественно летом. Как преподаватель он пользовался большой популярностью у читинской буржуазии, ему платили за уроки от 30 до 40 рублей в месяц, а один из читинских миллионеров за подготовку сына предоставил ему, кроме того, комнату в своем особняке и полный пансион. Летом Давид-Виктор зарабатывал до 200–300 рублей в месяц и откладывал деньги на зиму, когда уезжал в Харьков, где учился в университете, на юридическом факультете, который он окончил в 1916 году.

Мне было пятнадцать лет в 1915 году, когда я окончил Иркутское пятиклассное высшее начальное училище. Хозяин дома, в котором мы тогда жили, занимавшийся крупным извозным промыслом, порекомендовал меня одному из своих клиентов, купцу-бакалейщику Баумцвейгеру, искавшему кладовщика. Мы с мамой пошли на переговоры, и хозяин предложил по тем временам прекрасные условия: 75 рублей в месяц (в 1915 году это были большие деньги), полное питание, да еще, кроме того, обещался перед каждым выходным днем посылать со мной домой разные продовольственные товары. Свое обещание он выполнил: каждую неделю посылал нам пуд муки, 5 фунтов сахару, цибик чаю и, кроме того, конфеты, крупы, печенье и прочее. Кормили меня тоже хорошо. В течение шести дней я жил у хозяина на квартире и питался на хозяйской кухне, утром и вечером вместе с кухаркой, а обед она мне в судках приносила на склад. Еда была обильная и вкусная.

Но все эти блага я и отрабатывал тяжелым трудом. Рабочий день мой длился от 12 до 14 часов, и вечером, после ужина, у меня хватало сил только добраться до постели.