Читать онлайн «Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма». Страница 84

Каир конца восемнадцатого столетия был городом с населением около 250 000 жителей, но французы обнаружили здесь пустые улицы. Оставшись без мамлюков, люди были слишком напуганы, чтобы выйти и взглянуть на завоевателей. Первыми появились европейцы. Как итальянский аптекарь рассказал французскому офицеру, руководители мамлюков запугивали жителей Каира, что «у неверных, которые идут сражаться[903] с вами, ногти длиной 30 сантиметров, огромные рты и глаза хищников. Это дикари, обуянные дьяволом, и они идут в бой, приковав себя цепями к соседям». Вместо этого, как с изумлением обнаружил арабский хронист аль-Джабарти (чей отчет о походе остается самым надежным нефранцузским источником сведений о нем), «французские солдаты прошли по улицам[904] Каира без оружия и ни на кого не напали». И французы хотели, чтобы жители радушно встретили их: «Они шутили с людьми и покупали все необходимое по очень высоким ценам. Они платили по одному [египетскому] доллару за цыпленка, по четырнадцать пара за яйцо – другими словами, столько, сколько они бы заплатили в собственной стране… Поэтому магазины и кофейни вновь открылись».

По своему обыкновению, Наполеон устроил вихрь из социальных и политических реформ. За какие-то недели французы организовали сбор мусора, основали больницы[905] и устроили уличное освещение, потребовав, чтобы хозяин каждого дома вывешивал на ночь над входом зажженный фонарь. Они построили мельницы и пекарни, чтобы египтяне смогли понять: самая громкая кулинарная слава у того, кто умеет печь французскую булку. Ученые и инженеры принялись за работу. Они составляли карту городских улиц и делали зарисовки всех памятников и важных зданий. Они измерили Сфинкса и ухитрились пролезть внутрь Великой Пирамиды[906], потревожив тысячи спящих летучих мышей.

В Италии и на Мальте Наполеон пренебрегал религией, но в Египте он применил новую стратегию. Здесь Наполеон цинично посчитал, что местные жители должны воспринимать его как посланника Пророка. Поэтому он выпустил мудреное и своеобразное воззвание к египетскому народу, напечатанное на арабском печатном станке, похищенном из Ватикана. В свет вышли четыре тысячи копий прокламации[907] – на арабском, турецком и французском языках. Автор текста заходил настолько далеко, что называл «эту банду рабов»[908] – мамлюков – узурпаторами, и утверждал, что успехи Наполеона идут рука об руку с торжеством пророка Мухаммеда.

Во французском варианте прокламации говорилось: «Объявите народу[909], что французы – истинные друзья мусульман! В доказательство укажите на то, что они побывали в Риме и низвергли престол папы Римского, который всегда подстрекал христиан на войну с мусульманами». Впрочем, в арабских листовках фраза «истинные друзья мусульман» передавалась просто как «истинные мусульмане» – дерзкая провокация, которая не могла не привести в ярость арабских читателей.

Переводчиками прокламации Наполеона и последующих официальных сообщений стали европейские ученые-специалисты по арабскому языку[910]. Им пришлось нелегко, потому что многие революционные политические понятия просто не имели эквивалента в арабской культуре. Положение дел только ухудшилось из-за того, что выполнять перевод интеллектуалам помогали несколько арабоговорящих мальтийцев, вступивших в ряды участников похода. Но мальтийский вариант арабского языка был уникальным островным диалектом, полным анахронизмов. Он имел мало общего с арабским, на котором говорили в Египте. Неожиданные каламбуры и всевозможные ошибки в переводе сделали французские прокламации посмешищем для египтян.

Местные каирские муфтии предложили выпустить фатву[911] о признании Наполеона законным правителем Египта – при условии, что вся французская армия официально примет ислам. Наполеон всерьез рассматривал это предложение, но, когда ему стало понятно, что мусульманские лидеры требуют от французов, помимо прочего, совершить массовое обрезание и полностью отказаться от вина, план по смене вероисповедания оказался в мусорной корзине.

Тысячи французских офицеров и рядовых, захвативших Каир, вряд ли могли надеяться на славу. Они скучали по всему тому, что ценили в прежней жизни: Европа, Революция, военные кампании в Италии и на Рейне, на Мальте – все это было лучше, нежели сиднем сидеть в охваченном болезнями городе в окружении непостижимых людей, которые почти наверняка ненавидят вас.

«Мы наконец прибыли[912], друг мой, в страну, о которой столько мечтали, – писал Дюма Клеберу. – Но бога ради, как же она далека от того, что мы себе представляли. Этот мерзкий городишко Каир населен ленивым сбродом, который все дни напролет сидит на корточках перед своими жалкими хибарами, курит, пьет кофе или ест арбузы и запивает их водой. На вонючих узких улочках этой прославленной столицы можно с легкостью заблудиться на целый день».

Отрезанная от поставки вин, армия оккупантов делала пиво и гнала самогон из местных фиг[913] и фиников. Многие французы пристрастились к местной вредной привычке – курению гашиша и питью настоек и чаев на гашише. Под постоянным кайфом от гашиша находилось такое количество солдат, что оккупационные власти признали существование этой проблемы. В конце концов французы введут собственные антинаркотические законы и начнут конфисковать и сжигать тюки с гашишем.

Как-то раз главнокомандующий без предупреждения ворвался в штаб-квартиру Дюма. Сам Наполеон, диктуя в конце жизни мемуары на острове Святой Елены, с нескрываемым удовольствием вспоминал, как отчитывал человека, которому был ростом по грудь: «Вы подстрекали офицеров[914] к бунту. Берегитесь, как бы я не исполнил свой долг, потому что в этом случае рост под два метра не спасет вас от расстрела в течение двух часов».

Наполеон никогда не прощал неуважения к своей особе и приходил в ярость от нелицеприятных разговоров о себе. Дюма он считал зачинщиком мятежа. Даже среди офицеров кавалерии вспыльчивость и бахвальство Дюма вошли в легенду, к тому же он был самым внушительным и, вероятно, самым уважаемым[915]. Наполеон мог считать, что, приструнив Дюма, он заставит умолкнуть остальных генералов в Каире. Но тот факт, что он вспоминал этот инцидент спустя десятилетия, уже после падения его империи, также позволяет предположить, что Дюма к тому моменту сидел у него в печенках.

На самом деле Наполеон ошибался, когда сомневался в лояльности Дюма. Генералам вроде Дюма нужна вдохновляющая идея. Подобно Континентальной армии Вашингтона, они сражаются лучше, когда у них есть для этого причина. Слепое повиновение ни к чему, когда кто-то бьется за правое дело.