Читать онлайн «Среди красных вождей». Страница 46

Он остановился со щеткой в руках и, выразительно и хитро подмигивая мне глазом, на мгновение замолчал, как бы ожидая от меня ответа.

— А я вот прямо, как перед истинным Богом скажу тебе, Егорий Александрович, буржуя-то они упразднили, а сами на его место… Верно тебе говорю, Егорий Александрович, теперь они буржуи… Только где им?.. Ты посмотри на него, братец ты мой, что ты… нетто можно его сверстать с прежним-то буржуем!.. Да нипочем, — тот-то был и аккуратный и образованный, знал и понимал, что и к чему, одним словом, был настоящий господин… Ну, конечно, что говорить, соблюдал свой антирес, слов нет… А нонешний-то, «товарищ буржуй»-то, что он есть?.. Да ты, парень, глядь-погляди на него!.. в самый пуп, в самое нутро его погляди!.. Да ведь от него на три версты нужником разит, не продохнешь, не отплюешься, не отчихаешься… Ну, а насчет своего антиресу, так ведь он, брат, прежнему-то сто очков вперед даст!.. Руки загребущи, глаза завидущи и… прямо за глотку хватает и рвет, зубами рвет!.. И чавкает, тьфу ты мерзость какая!.. А сам-то орет: «Пролетарии всех стран!..» да «Долой буржуев!»… и грабит, и копит, и ты знай не замай его, потому его сила…

— Это я вам, Егорий Александрович, от всей души говорю, и не боюсь я их, в глаза им это говорю — сердятся, а мне что… плевать мне на них, пусть знают, как я их считаю, вот тебе и весь сказ… Вчера вот один из них, как я его старым делом стал вычитывать, и говорит мне: «Смотри, мол, старик, за эти вот самые слова тебя и в Чеку можно представить, потому как ты есть контрреволюционер!»… Ах, ты поди ты, Бог твою бабушку любил!.. Обложил я его что ни есть последними словами: отстань, мол, слякоть, рвань поросячья… иди доноси!..

На эту тему старик часто и долго беседовал со мной. И надо отметить, что в таком же духе по всей Москве шли почти нескрываемые разговоры, из которых была ясна та жгучая, но, как я выше отметил, бессильная ненависть к новым порядкам, новым правителям… Я не буду приводить их, не буду в особенности ввиду того, что читатель, интересующийся тем средостением, которое создали из России большевики, и отношением к ним населения, может в подробностях познакомиться с ними по книге Жозефа Дуйе, полной ужасающих, душу возмущающих описаний тех мук и страданий, которые выпали на долю русской демократии — крестьян, рабочих и интеллигенции[35].

По инициативе товарища Зленченко, с его вечной «партийной дисциплиной», меня постоянно избирали председателем собраний ячейки, которые всегда происходили поздно вечером, начинаясь около 11–12 часов, и кончались в 2–3 часа ночи. Всех присутствующих заставляли расписываться в особом «лист-де-презанс», который передавался бюро ячейки, выносившему затем постановления о возмездии отсутствующим — замечания, выговоры на собрании, предупреждения и пр. Отсутствовавшие должны были оправдываться, доказывать законность своего абсентеизма[36] дежурствами, исполнением тех или иных поручений партии, усиленной работой в советских учреждениях, командировками и тому подобное. Зленченко распекал (конечно, высшим он не смел делать внушений) провинившихся, щедро напоминая о «партийной дисциплине». Но во всяком случае, все были настолько терроризированны, что даже и высшие партийные и советские работники, как, например, Сольц, Преображенский, Литвинов и другие, чтобы избежать нареканий и доносов в московский комитет партии со всеми их последствиями и объяснениями, являлись обыкновенно в собрание перед его началом, расписывались в «лист-де-презанс», а затем незаметно потихоньку уходили… совсем как в старые времена студенты, которые расписывались у педелей.

Чем же занималась эта ячейка[37], каков был круг ее обязанностей?

Вспоминая теперь через много лет об этом, я могу не обинуясь сказать, что главным занятием ее были дрязги между отдельными членами, которые выносились на общие собрания. Говорились речи, сыпались, как из рога изобилия, взаимные оскорбления. Происходили выборы в районные и другие комитеты, обсуждались вопросы о пайках, приносились жалобы на администрацию отеля и прочее. И, между прочим, обсуждались вопросы о пропаганде среди непартийных обитателей «Метрополя», об организации их в кружки… Все это было нудно и скучно, и утомительно, ибо занимало много времени и всегда по ночам…

Конечно, все вопросы решались в конечном счете путем голосования.

Не помню уж, по какому случаю собрание ячейки разбирало жалобу одного из членов ее на бюро, а главным образом, на Зленченко. Собрание должно было входить в скучные подробности какого-то чисто кляузного дела. Говорились горячие, озлобленные речи с ораторскими потугами. Зленченко и члены бюро и оправдывались, и нападали, и все друг другу угрожали, кричали о своем влиянии в партии, кричали о своей честности, ссылались на свои близкие отношения с выдающимися партийными лицами… Мои попытки как председателя привести эти жаркие прения в сколько-нибудь приличный тон, прекратить взаимные оскорбления, попытки остановить ораторов и даже лишить слова некоторых наиболее зарвавшихся, так и сыпавших ругательствами, не только не встретили сочувствия среди собрания, но, наоборот, вызвали нарекания на меня, отлившиеся в конце концов в самую непозволительную ругань по моему адресу… Я несколько раз отказывался ввиду этого от председательствования, но меня, ссылаясь на «партийную дисциплину», заставляли вести собрание… Наконец, когда были уже вылиты ушаты и бочки помоев друг на друга и на меня и когда не оставалось уже ничего другого, как схватиться врукопашную, мне удалось остановить «прения» и поставить на голосование вопрос о доверии нынешнему составу ячейки, что вызвало новый взрыв ораторских упражнений и ругани.

Это было одно из первых заседаний ячейки, в котором я участвовал. Живя все время за границей, я не знал о том, что в практике советского режима и коммунистической партии была установлена система исключительно открытого голосования по всем, даже самым деликатным личным вопросам. И вот ставя этот вопрос, я «позволил себе» сказать, что как персональный этот вопрос должен голосоваться путем тайной подачи голосов… Это вызвало целую бурю возражений и новых оскорблений по моему адресу… Раздались обвинения меня в том, что я кадет, бюрократ… Взяв слово, Зленченко стал настаивать на открытом голосовании, так как нам-де, коммунистам, нечего бояться высказывать и отстаивать свои мнения и взгляды прямо «в лоб», что такое мое предложение является «явно контрреволюционным», нарушает установившуюся в советской партийной практике систему, толкая нас назад от завоеваний партии к «буржуазным нравам и обычаям».