Читать онлайн «Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение». Страница 16

Говорили, что фельдмаршал Лист и многие генералы – а также Верховное командование сухопутных сил – докладывали о своих соображениях против этой операции: наличные силы ни в коей мере не соответствовали заданиям, при которых наступавшей стороне приходилось занимать огромные территории. Дело шло о фронте протяженностью в 3500–4000 километров.(Лист, впавший в немилость и отстраненный Гитлером от командования 10 сентября 1942 года, рассказывал мне, уже в плену, о своих спорах с Гитлером и Кейтелем. К этому рассказу я еще вернусь ниже.)

В одном из своих фронтовых обзоров Рённе сказал:

– Я опасаюсь, что нам теперь будет недоставать двух миллионов человек русских и украинцев, то есть антибольшевиков. Ведь для них борьба против Сталина имеет смысл, и за это они стали бы воевать. А идти завоевывать Кавказ вместе с итальянцами, венграми и румынами должно казаться им совершенно бессмысленным делом.

– Столь же бессмысленным, барон Рённе, – заметил прямолинейный Экерт, – как и нам, немцам…

Рённе промолчал.

Ставка фюрера и ОКХ со своими отделами были за это время перенесены в Винницу. Наши рабочие помещения находились в здании бывшей больницы. В Ставке фюрера я никогда не бывал.

На Украину я попал впервые. Само собою разумеется, я, вместе с несколькими другими офицерами (Керковиус, Блоссфельдт, фон Раух и Герхард), использовал каждую возможность, чтобы составить себе беспристрастное мнение.

Мне было бы трудно обрисовать политические стремления украинского населения. Я был там короткое время. Я не знаю украинского языка и мог разговаривать только по-русски, поэтому я был не в состоянии разграничить политические взгляды восточных украинцев или местных русских от стремлений украинских националистов, приехавших сюда с Западной Украины. Я вынужден ограничиться здесь указанием на разницу в настроениях по сравнению с летом 1941 года, сразу бросавшуюся в глаза.

В 1941 году большинство украинцев, как и русских, приветствовали «освободителей». Теперь они уже сомневались в том, что немцы захотят когда-либо уйти из занятых ими областей.

Они полностью признавали успехи германской армии и лояльное отношение армейцев к населению. «Где война, там неизбежны трудности и нарушения», – так они говорили. Солдаты делали свое дело и шли дальше. Но за ними приходили эсэсовские и полицейские части, чиновники Восточного министерства, партийцы. Как правило, они отличались заносчивостью и стремились в первую очередь к собственной выгоде. Их методы управления почти не отличались от большевистских. Но со своими можно было хоть разговаривать, с немцами же и не объяснишься.

Немцы реквизировали в городах лучшие жилые дома и здания. Но ведь шла война. И если за мерку принять требования к населению со стороны Красной армии, запросы немцев считались, в общем, умеренными.

Хозяйственная жизнь замерла. Хотя население и одобряло попытки немцев пустить в ход промышленные предприятия, отсутствие какого-либо экономического, правового и социального порядка пагубно сказывалось на всем. До сих пор эти люди были рабочими или крестьянами, служащими или учеными, деятелями искусства или учителями, они были украинцами или русскими, но все они были гражданами, пусть ненавистного им порядка, – но они были гражданами!

Пусть плохо, но советская власть как-то заботилась о своих гражданах, она указывала каждому его место и его задачи. Что же будет дальше? И почему инженеров снимают с работы, даже тех, кто никогда не был членом коммунистической партии? Почему с рабочими обращаются как с рабами и платят им как рабам? Почему жестоко обращаются с военнопленными, которых в последнее время также посылают на работы?

Понятно было и желание немцев использовать в германской военной промышленности украинских рабочих и работниц. Вероятно, это оправданно, пока идет война. И почему бы здоровым парням и девушкам не поехать на несколько месяцев в Германию. Германия – старая культурная страна. Это передовая страна и, если можно верить немцам, трудовые и жилищные условия там образцовые. Значит, там можно подучиться, особенно в военное время. Так думали многие на Украине.

Но почему же германская полиция хватает, как преступников, мужчин и женщин и набивает ими, под охраной, теплушки? Многим не удается даже проститься с родными. О добровольности уж не может быть и речи, – всё это напоминает времена коллективизации.

Непонятной была также политика немцев в земельном вопросе. Немецкие сельскохозяйственные администраторы утверждают теперь, что колхозная система выгоднее, чем единоличные хозяйства, хотя сами немцы остаются единоличниками. И если выгоднее, то для кого? Раньше для большевистского государства, а теперь для чужеземного завоевателя?

Некоторые украинские и русские крестьяне спрятали от советской власти плуги и бороны. Теперь, наконец, они могли бы осуществить свою мечту о самостоятельной обработке своей земли, особенно если немцы стали бы им давать, в обмен на урожай, сельскохозяйственные машины. Хотя крестьяне и готовы были отказаться от немедленного проведения аграрной реформы, они хотели бы, однако, иметь уверенность, что такая реформа немцами запланирована.

Высшие школы и прочие учебные заведения продолжали оставаться закрытыми. Хотя с приходом германской армии во многих местах в школах возобновлялись занятия, появлявшееся затем гражданское управление разрешило обучать детей лишь чтению, письму и основным арифметическим правилам.

Непонятен населению был также запрет изучать немецкий язык.

Было бесконечно много вопросов, отражавших смятение и неуверенность населения: почему реквизируют больницы? – гражданское население тоже надо обслуживать. Как насчет свободы передвижения, торговли, слова, собраний, объединений? Каковы будут формы самоуправления в городах и на селе? Привожу здесь лишь немногие важные вопросы. Но над всеми этими проблемами во всех кругах населения возвышался коренной вопрос: о будущем государственном и общественном правопорядке, при котором пришлось бы жить, если немцы останутся в стране. И уже выявлялся страх перед призраком нового вида несвободы – быть может, еще более страшной, чем тирания Сталина.

Такова была малоободряющая картина психополитического состояния населения также и в этой оккупированной области.

Теперь, в ОКХ, уже не приходилось составлять докладных записок «для препровождения в вышестоящую инстанцию»: мы ведь сами были одной из высших инстанций. Чего же удалось достичь бесчисленными меморандумами и отчетами, требовавшими объявления политических целей войны, отказа от колонизаторских методов, роспуска колхозов и многого другого?