Читать онлайн «Книга воспоминаний». Страница 22

На дворе те же дети играют куда веселее!

Снова наступает весна. Вот уже на улицах Восточного Осло прошла первомайская демонстрация; всюду на улицах продают маленькие целлулоидные цветочки в пользу общества борьбы с туберкулезом, и скоро 17 мая, а с ним — конец весны, начало лета.

В этот день весь город высыпает на Карл-Юхан. Будет детская манифестация. Школа за школой, каждая со своими вышитыми цветными знаменами, проходит по улице к дворцу, где на балконе стоит долговязый усатый король, маленькая уродливая королева и еще какие-то люди. Впереди каждой школы — «рюсс» — выпускники: гимназисты в красных мягких фуражках с черным козырьком и черной шелковой кисточкой на длинном тонком шнурке, в красных галстуках, в красных носках, с тоненькими бамбуковыми тросточками, на которых повязаны красные банты; выпускники коммерческих училищ — в голубых фуражках с черной кисточкой, в голубых галстуках, в голубых носках, с голубыми бантами на тросточках. Дальше — школьники младших классов: мальчики в матросках или парадных английских костюмчиках, девочки — в белых шелковых платьях. Они идут чинно, поют патриотические песни.

Вечером будет демонстрация выпускников. Они собираются тайно в одной из школ и оттуда выходят с плакатами и политическими карикатурами на палках, с чучелами; бегут по городу с криками, лупят тросточками по плакатам; когда они прибывают на бульвар перед Стуртингом, от плакатов и карикатур остаются одни клочья. Один из школьников забирается на колени статуи поэта Вергеланна — борца за свободу Норвегии и независимость норвежской культуры — и произносит шуточную, но, говорят, остро-политическую речь. Снова — вой, крик, размахиванье тросточками. Наконец достают огромную красную фуражку и венок; венок надевают Вергеланну на перо, а фуражку, с трудом взгромоздившись на плечи статуи, водружают ему на голову, поодаль кружок полиции — слушают вежливо: пусть молодежь побесится, выпустит пар.

С этого дня в Осло начинается царство выпускников. Они носятся по городу, пируют в ресторанах, разъезжают на грузовиках, шумят, озорничают; раз они взобрались на памятник профессору Швейгору перед университетом и положили ему медяк в протянутую руку. Полиция ни во что не мешается.

Но дни идут. Подоходит время «эксамен арциум», выпускники становятся все тише. И вот экзамены сданы, наступает торжественный день имматрикуляции. Накануне «рюсс» собираются на дворе перед университетом, срывают красные шапочки и рвут их. На другой день все являются чинно, молодые люди — во фраках, девушки — в закрытых платьях, и на головах у них не красные, а черные фуражки студентов; тут не побесишься: тяжелая шелковая кисть должна неподвижно лежать на плече, а подкалывать ее булавкой — дурной тон. Один за другим новые студенты и студентки входят к ректору, жмут ему руку и получают матрикул.

В этот день все, кто когда-то кончил гимназию, надевают студенческие фуражки. Дряхлые старики, почтенные толстые коммерсанты — кому уж очень не идет черная фуражка, те прицепляют шнур с тяжелой кистью к канотье или мягкой шляпе. На другой день все — и студенты и старики — спрячут свои черные фуражки на дно сундуков — до следующего дня имматрикуляции.

Не все, кто имматрикулировался, будут учиться в университете. Обучение в университете — бесплатное и не ограничено сроком. Если родители выдержали тяжелое финансовое напряжение, проведя сына или дочь через платные старшие классы средней школы и трехлетнюю «гимназию» (то есть подготовительные к университету классы);[12] если сын сдал трудный «эксамен арциум», где каждый экзаменующийся сидит с педелем в отдельной комнате и его знания оцениваются по стобалльной системе, — то он получает право учиться в университете; когда ему по жизненным обстоятельствам будет удобно сдать минимум, он получит университетский диплом; а пока, если хочет, ходит на любые интересующие его лекции, или не ходит, зарабатывая себе на хлеб, — два, три года, десять лет — право учиться дальше остается за ним всю жизнь…

В 1924 г. Миша ездил в Россию кончить школу, в следующем году мы встречали его с пароходом в Бьёрвикене. В том же году он поступил в Королевский Фридерицианский Университет в Осло. Советскую школу ему не зачли. Пришлось сдавать «арциум». особенно трудно было с латынью: он почти ничего не знал (готовился сам и недолго). От провала отделял один вопрос.

— Просклоняйте «tеmpus».

Не знает.

— Можете идти. — И тут Миша у двери вспомнил:

— О temроrа, о mores! (О времена, о нравы!)

33 балла: он принят в университет по специальности английской филологии. В обязательные предметы входит сравнительное языкознание и санскрит. Санскрит преподавал замечательный филолог — Моргенстьерне, много лет спустя — близкий друг моей семьи. У него Миша стал слушать заодно и персидский язык. Так востоковедение стало входить в жизнь нашей семьи.

Были ли у Миши близкие товарищи по Университету в Осло? Не знаю. Я видел писателя и переводчика с русского Эрика Крага, но он был, кажется, больше папин знакомый. Мишиным приятелем был Ралф Хьюстон, но не знаю, где он с ним познакомился — в Университете или в полпредстве, или еще где-либо. Во всяком случае, он недели две жил в нашем доме, чрезвычайно способствовав беглости Мишиной английской речи.

Ралф Хьюстон был американский студент; скопив немного денег, он решил объехать Европу на велосипеде. Он изъездил Англию и Уэльс, забираясь в деревушки, где никто не говорил ни на каком языке, кроме кельтского, изъездил Францию, Швейцарию, Германию и Норвегию, мечтал также объездить Россию. Он был очень славный, простой, воспитанный — впоследствии я узнал, что это для американцев совсем нетипично — и как-то пришелся к дому у нас. Но советской визы ему не дали, и вскоре он уехал из Норвегии.

Скоро в доме появилась норвежская студентка — Маргит Ос, и было объявлено, что она Мишина невеста. Это было непонятно. Как же те стихи, привезенные Мишей из Петрограда:

Над этими стихами стояли буквы Н.В.М. — Наталья Викторовна Мочан, а над теми, что были до отъезда в Петроград, стояло Е.Р. Но самое странное, что для Маргит Ос стихов вообще не писалось — ни по-русски, ни по-норвежски.