Читать онлайн «Джузеппе Гарибальди. Его жизнь и роль в объединении Италии». Страница 25

Каждое утро, вставая, по своему обыкновению, на заре, Гарибальди отправлялся на Фаро (мессинский маяк). Здесь, взобравшись на башню маяка, он обдумывал подробности переправы на материк. Гарибальди любил эти утренние прогулки, они давали ему несколько часов покоя и уединения. Всякий раз, когда у него назревал план какого-нибудь важного предприятия, он выбирал для своих прогулок где-нибудь по соседству возвышенное место с широким горизонтом и живописным видом и здесь, в тиши уединения, обдумывал подробности предстоящего дела. Но поездки на Фаро имели для Гарибальди еще и другое значение: в его присутствии быстрее подвигались подготовительные работы, имевшие целью облегчить переправу на материк.

Почти каждый день сюда приставали суда с войсками и военным снаряжением. Оригинальную и пеструю картину представляли эти войска благодаря живописному разнообразию своих костюмов. Из-за поспешности, с которой производилось их обмундирование, не мог быть принят никакой общий образец. По большей части в этом вопросе предоставлен был полный простор личной фантазии непосредственного начальника. Здесь смешивались красные, белые, синие кепи, круглые шляпы a la Гарибальди; серые и красные, фланелевые, бумажные и полотняные блузы. Костюм самого Гарибальди состоял из красной рубашки, голубовато-серых брюк, небрежно повязанного шейного платка, венгерской шапочки и белого пончо. В вооружении войска замечалась та же пестрота, что и в обмундировке. По образчикам различных эпох и различных систем можно было проследить всю историю огнестрельного дела, начиная от ружей с кремневым замком, переделанным в ударный, и кончая энфильдскими швейцарскими винтовками.

Не меньшей оригинальностью отличалась и внутренняя организация войска. Здесь не было полных и правильных списков и перекличек, присягу Гарибальди решительно отвергал; внешние меры для поддержания порядка и дисциплины вполне отсутствовали. Еще свободнее были офицеры: каждый находился где хотел, и некоторые роты в самые решительные и трудные минуты не знали, где их предводители, и не заботились об этом. Состав войска был самый разнообразный: адвокаты, медики, студенты, купцы, ремесленники оставили свои занятия и взялись за оружие. Так называемые “ученые должности”, то есть должности горнистов, барабанщиков, трубачей и фурьеров были почти все заняты старыми пьемонтскими солдатами, отслужившими свой срок или дезертировавшими из рядов регулярной армии. Но вообще старых солдат было мало, в роте едва можно было найти до двадцати человек с усами и бородой; остальные были юноши часто не старше четырнадцати лет, а многие казались на вид двенадцатилетними детьми. И эти-то более всего отличались в минуты опасности. Герои 1848 года и других войн за независимость занимали старшие офицерские должности. Некоторые из них, отклоняя всякие почести, поступали рядовыми в генуэзские карабинеры. Войско это, составленное из отборных людей, большею частью из первой тысячи, пользовалось особым благорасположением Гарибальди за те подвиги отчаянной храбрости и самопожертвования, которыми оно не раз отличалось. Как и все партизаны, Гарибальди был беден кавалерией: главную силу волонтеров составляли штыки.

Вся эта разношерстная, недисциплинированная толпа сдерживалась единственно нравственным обаянием вождя и тем энтузиазмом, который он так умел поддерживать среди своих соратников. Стойко и терпеливо переносили они всевозможные лишения; они не роптали, когда при недостатке денежных средств наполовину сокращалось следуемое им жалованье; их патриотизм не останавливался ни перед какой жертвою. Понятно, что при таких условиях не было надобности в дисциплинарных взысканиях. Единственное наказание, допускаемое Гарибальди, – расстрел немедленный и беспощадный – применялось крайне редко. Военных советов не существовало, но каждый, имевший что-нибудь сообщить, заметить или известить о чем-нибудь, мог во всякое время явиться к самому генералу. Все решения исходили от него, и, по большей части, ему одному принадлежала инициатива всякого нового предприятия. Обдумав новый план, Гарибальди не знал колебании. Когда наступало время приступить к делу, он будто просыпался от сна; приказ следовал за приказом, и они давались с твердостью, которая показывала, что решение неотменимо. Но приказ всегда заключал в себе лишь общую идею; подробности предоставлялись исполнителю.

В битве Гарибальди являлся не столько главнокомандующим, сколько главным помощником в затруднениях. Всегда появляясь в наиболее опасном пункте, он примером своим воодушевлял людей и быстро поправлял дело.

Обыкновенно ласковый и приветливый в отношениях с товарищами, герой не знал пределов своему гневу, когда замечал в ком-нибудь из них недостаток преданности делу, желание уклониться от опасности. Тогда из его уст вырывалось знаменитое “Andate!”[3], которое могли выносить только горячо любившие его подчиненные. Это “Andate!” заставило однажды посланника Виктора Эммануила, явившегося с неприятным генералу поручением, пятиться назад через всю залу до выходной двери, за которой он исчез, благословляя судьбу, что счастливо отделался. Но достаточно было, чтобы Гарибальди заметил, что обвинение его несправедливо, и тогда не было дружеских слов, не было извинений, которые он не пустил бы в ход, чтобы вознаградить обиженного. Насколько он был ласков и приветлив, видно уже из приема, который оказывали ему крестьянские дети во время его утренних прогулок на Фаро.

На соседних озерах в несколько дней было построено двадцать барж для перевозки лошадей и артиллерии; на мысе были устроены батареи. Все приготовления делались на виду у неаполитанских военных кораблей, крейсировавших на таком близком расстоянии, что с них можно было в подробности разглядеть все, что происходило в Фаро.

Наконец в ночь с 17 на 18 августа Гарибальди переправился на калабрийский берег и немедленно по горам направился к Реджо. Взятие города было немыслимо для кого угодно, но не для Гарибальди. Несмотря на инертность населения, напуганного близким соседством неаполитанских судов, 22 августа после девятичасового боя на крепости был выброшен парламентский флаг, и город сдался. После своей высадки Гарибальди явился в Неаполь ровно через столько дней, сколько нужно употребить для этого пути армии, идущей форсированным маршем. Все время похода он преследовал неаполитанские войска, посланные, чтобы преградить ему путь в столицу. Несмотря на свое численное превосходство, последние уступали пункт за пунктом, так что поход Гарибальди в Неаполь имел вид триумфального шествия.

Вскоре Гарибальди получил от Франциска II письмо, в котором король предлагал ему мир на почетных условиях. Франциск соглашался признать независимость Сицилии и уступал диктатору все свои владения по ту сторону пролива, причем обещал уплатить 12 миллионов контрибуции и предоставлял свой флот и пятьдесят тысяч солдат для войны с Австрией и для помощи в освобождении всей итальянской территории. На это письмо Гарибальди не ответил ни слова.