Читать онлайн «Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.». Страница 24

В художественном мире Шолохова этот мотив всегда сообразуется с логикой развития характера, поставленного обстоятельствами в нравственную коллизию выбора.

Весьма любопытна и история женитьбы самого писателя на М.П. Громославской, дочери станичного атамана, выпускнице епархиального училища, которая связала свою судьбу с ним также вопреки, казалось, привычным представлениям о морали. «При моем участии когда-то, – рассказывал Шолохов Е.Г. Левицкой, – отца моей жены теперешней приговорили к расстрелу, а мы после этого познакомились и поженились»1. Писатель даже шутил по этому поводу: «Ты же епархиалка. Тебя в жены попу готовили»5. В самом деле, какие поистине неожиданные повороты открывает в себе шолоховская биография!

Особая реакция Шолохова на семейные конфликты времени, его тревожно-трагическое восприятие мира, столь поражающее нас в его произведениях, восходит, очевидно, к остро прочувствованной в пору детства известной дисгармонии человеческих отношений. Нельзя не видеть определенной приверженности писателя к семейным мотивам собственной биографии, угадываемой в сюжетах его произведений.

Семью – своего рода барометр экономического и нравственного самочувствия общества – Шолохов поставит в центр своего художественного мироздания. Именно через семью – завязь жизни – в годы революции и гражданской войны проходила равнодействующая истории, определяющая главное русло ее течения.

Вернемся, однако, к факту, связанному с рождением Шолохова. Не в меньшей мере, чем его мать, тягостное ощущение «незаконности» своего положения («нахаленка») пережил он в раннем детстве, находясь «на грани двух начал», – формально считаясь казаком, а реально – сыном купца («мещанина»)6. До того момента, как мальчика усыновил его фактический отец (А.М. Шолохов), он, считавшийся казачьим сиротой, носил фамилию первого мужа матери – Кузнецов, имел пай земли и все казачьи привилегии. Писатель сообщает в автобиографии: «До 1912 года и она (Анастасия Даниловна. – В. 3.) и я имели землю. Она как вдова казака, а я как сын казачий, но в 1912 году (здесь Шолохов допускает неточность: родители его обвенчались в 1913 году. – В. 3.) отец мой, Шолохов, усыновил меня (до этого он был не венчан с матерью), и я стал числиться сыном «мещанина»7.

За этими скупыми строчками автобиографии стоит трудное детство, сложность, а подчас и жестокость первых жизненных впечатлений. Нетрудно себе представить, как больно резало слух мальчика колкое и обидное прозвище «нахаленок». Шолохову, уязвленному до слез насмешками своих сверстников и пересудами хуторян, приходилось терпеливо переживать в душе горькие, незаслуженные обиды. Любопытен в этой связи один исторический факт. Когда-то Петр I издал специальный указ о том, чтобы всех незаконнорожденных записывать в художники. Кстати, тема судеб незаконнорожденных в русской культуре (в этот ряд можно поставить В.А. Жуковского, Н.Ф. Федорова, А.И. Герцена, А.А. Фета, художника В.Г. Перова и других) могла бы стать объектом специального исследования.

Уже ранняя биография Шолохова говорит о том, что он изначально формировался как художник широкого диапазона чувств и мысли. Вероятно, прав был И. Бунин, говоривший о типе физической организации как предпосылке «обостренного ощущения Всебытия»8.

Шолохову часто задавали вопрос о его социальном происхождении. В письме к М.И. Гриневой от 28 декабря 1933 года он на этот вопрос ответил так: «Напрасно вы меня оказачили. Я никогда казаком не был. Хотя и родился на Дону, но по происхождению – «иногородний»9.

Такой вопрос был задан и на одной из встреч со студентами Упсальского университета (Швеция): «В «Истории советской литературы», вышедшей на Западе, профессор Струве пишет, что вы полуказак. Там написано, что ваша мать казачка, а отец – нет. Шолохов ответил: «В какой-то мере это так. Дело в том, что моя мать (она украинка) вышла замуж за казака и рано овдовела. Потом она жила с моим отцом, как говорится, гражданским браком, не венчанные были. Сколь я родился, а она была, так сказать, вдовой, я по формуляру числился казаком, имел пай земли, все привилегии казачьи. Затем отец меня усыновил. Уже после моего рождения они перевенчались с матерью и (по документам) я стал числиться уже русским… У нас таких людей называли иногородними. Вот я – иногородний»10.

Не в этих ли хитросплетениях судьбы, сложных перипетиях шолоховской биографии следует искать отчасти объяснение литературной позиции писателя, его беспристрастного реализма? Изображая казачество, уходящий с исторической арены опыт военно-земледельческого сословия, он сумел посмотреть на этот своеобразный мир как бы с двух точек зрения – глазами казака («Он пишет как казак, влюбленный в Дон»11. М. Горький) и одновременно глазами «иногороднего» – человека иной среды.

Детство оставляет у человека множество впечатлений разного свойства. Годы просеивают эти впечатления, что-то забывается, уходит в небытие, а что-то навсегда остается в памяти, – как общий душевный фон, как нравственная атмосфера пережитого.

Страдания и духовные раны часто открывают путь в искусство и становятся сильной действенной пружиной художественного творчества. Трагическое, выражая собой предельное и конфликтное в жизни, делает искусство особенно трепетным, живым и незабываемо впечатляющим и глубоким.

Двойственность положения («грань двух начал»), остро прочувствованная Шолоховым в детстве, была следствием реальных жизненных противоречий и контрастов, за которыми стоит глубокий социальный смысл.

Пережитое остропамятливым детским сердцем состояние «незаконности» своего положения Шолохов художественно воссоздал в рассказе «Нахаленок», о котором в беседе с Е.Г. Левицкой говорил, что это «отчасти автобиографический рассказ12.

В нем воссоздан портрет вихрастого Мишки – «нахаленка»:

«Мишка собой щуплый, волосы у него с весны были как лепестки цветущего подсолнечника, в июне солнце обожгло их жаром, взлохматило пегими вихрами; щеки, точно воробьиное яйцо, исконопатило веснушками, а нос от солнышка и постоянного купания в пруду облупился, потрескался шелухой. Одним хорош колченогенький Мишка – глазами. Из узеньких прорезей высматривают они, голубые и плутовские, похожие на нерастаявшие крупинки речного льда».

«Для отца он – Минька. Для матери – Минюшка. Для деда – в ласковую минуту – постреленыш, а в остальное время, когда дедовские брови седыми лохмотьями свисают на глаза – «эй, Михаиле Фомич, иди я тебе уши оболтаю!».

А для всех остальных: для соседок-пересудок, для ребятишек, для всей станицы – Мишка и «нахаленок».