Читать онлайн ««Последний римлянин» Боэций». Страница 33

Придавая исключительное значение познанию, осуществляемому с помощью философии, как единственному способу достижения счастья человеком и выполнения им своего предназначения, Боэций полагал, что задача эта могла бы оказаться невыполнимой, если к ее решению подходить только с субъективных позиций, ибо человек «не ничтожная часть этого мира». Поэтому смысл существования человека становится понятным лишь при условии раскрытия общих закономерностей бытия и мышления.

Боэция волнует вопрос: «Где ж понимание мира скрыто тогда в человеке? Сила, что частности видит, знанье от тьмы отделяя, та, что опять собирает разъединенное вместе, путь пролагая к вершинам, иль, до земли опускаясь, правду вздымает над ложью, снова к себе возвратившись?»[111]

В математических и теологических трактатах, в сочинениях по логике Боэций неоднократно пытался дать определение философии, полагая, что она есть «мудрость сущего», «любовь к мудрости» и «постижение истины». При этом им подчеркивались два момента: то, что философия воплощает в себе объективную разумность, заключенную в вещах, и одновременно путь познания человеком природы всего сущего. В соответствии с античной традицией «последний римлянин» придерживался деления философии на две составные части — активную и созерцательную (пассивную), обозначенные буквами п и ф, вытканными на одеждах явившейся Боэцию (вспомним его «Утешение») Философии. Приходит на ум и высказывание из Боэциевого комментария к «Введению» Порфирия о том, что «существует единый род философии, включающий в себя два вида… а именно: спекулятивный и действенный».

Итак, единое тело философии, как полагает автор «Утешения», состоит на двух частей. Практическая, или активная, философия — это основание, на котором зиждется великое строение созерцательной философии, устремленной к познанию высших законов мироздания и универсального разума. Символизирующие лестницу познания ступени на одежде Философии — это не просто образ. В нем воплощен единственно возможный путь познания истины. Все «Утешение» — это непрерывное восхождение от положений практической философии, от этической проблематики к высшим сферам созерцательной философии — учению о первоначале бытия. Поступательное восхождение от низшего к высшему, от практической этики к науке о мире, а от нее к высшей истине — основная линия развития боэциевых рассуждений и вместе с тем их основное связующее начало, главная структурная и смысловая закономерность. В изложении своих взглядов Боэций руководствуется принципом поступательности, ступенчатого характера философского познания, в результате которого человек поднимается до постижения божественной сущности, тем самым приобщаясь к высшему благу.

Автор «Утешения» видит объективное содержание предмета философии в знании всей иерархии субстанций мироздания. Вместе с тем философия, по его мнению, есть не только позитивное знание; но и сам процесс постижения истины, т. е. непосредственно познание. Боэций называет философию «провозвестницей истинного света». И это не просто риторическая фраза, в чем убеждает вложенный в уста Философии монолог о том, что приобщившийся к ней человеческий разум обретает крылья. Затем «разум поднимается в небо» и «обозревает землю»[112], т. е., приобщившись к источнику всякого познания универсальному разуму, он рассматривает все происходящее и имеющее место на земле с высот общих законов мироздания.

В «Утешении» отстаивается концепция строгой последовательности процесса познания. Сначала разум (рассудок) схватывает земное существование, т. е. овладевает знанием о материальных сущностях, которыми занимаются отчасти и практическая философия, и физика, затем постигает законы, управляющие мирозданием, небом и движением светил, выражая все это в числах, и лишь потом его озаряет свет высшей истины. «Когда же крылья обретает разум, он холодно взирает вниз… пока тропу к созвездьям не проложит…»[113]

Предлагаемая в «Утешении» иерархическая структура познания подытоживает многолетние искания Боэция в этой области. Хотя гносеологическая концепция философа основывается на некоторых положениях Аристотеля, в частности учении о восприятии, Боэций избегает прямого обращения к теории Стагирита о двух разумах — активном и пассивном. Как и в теологических трактатах, исходя из аристотелевских положений, он приходит к выводам платонического характера.

Опираясь на предположение, что «обо всем познаваемом составляется суждение не согласно его собственной силе, но скорее согласно способности познающего»[114], Боэций предлагает следующую схему процесса познания в соответствии с различием «способностей» человеческой души. Человек неодинаково воспринимает объекты чувством, воображением, рассудком. Высший разум, или, по определению Боэция, божественная интеллигенция, неизмеримо превышающая человеческий разум, «видят» все по-иному. Чувство схватывает форму, овеществленную в материи. Воображением постигается нематериальный образ. Но общие понятия, универсалии, доступны лишь рассудку. Он, минуя внешнюю форму предмета, выявляет его принадлежность к определенному роду, т. е. постигает общее понятие, его идею. Универсальный, высший разум обладает самой совершенной познавательной способностью. По мысли Боэция, он, «поднявшись над вселенной, проникает лезвием чистого разума в самую простоту форм»[115].

Способности постижения окружающего мира чувствами, воображением и рассудком строго разграничены. Так, чувство не в состоянии воспринимать что-либо, не заключенное в материи. Воображению чужды общие виды, а рассудок непосредственно не схватывает чистую, конечную сущность. Универсальному же разуму, т. е. божественной интеллигенции, доступны и общие понятия, постигаемые человеческим разумом, и образы, воспринимаемые воображением, и то, что дается в ощущениях. Но высший разум, подчеркивает автор «Утешения», не пользуется этими способностями, ибо сразу «воспринимает не только форму, но и судит о том, что за ней скрывается», и при этом постигает собственную форму, которую никто иной, кроме него, не может познать. Совершенно очевидно, что высший разум — интеллигенция — не носит у Боэция личностного характера, как это имеет место в христианстве. Но это и не сугубо космическое, внеличностное начало, как то интерпретировалось в неоплатонизме. В «Утешении» акцент смещается в сторону преимущественно гносеологического истолкования высшего разума как исходной и в то же время кульминационной точки познания, взятого во всеохватывающем, универсальном масштабе[116]. И в этом «последний римлянин» не похож ни на философов-предшественников, ни на христианских теологов.