Читать онлайн «Мемуары посланника». Страница 40

Во время торжественного открытия Шатурстройской грандиозной электростанции, куда пригласили и дипкорпус, Троцкий не смог произнести речь на открытом воздухе из-за болезни горла. Тогда его упросили говорить в помещении новооткрытой станции. Там было устроено угощение для избранных гостей, в том числе иностранных дипломатов. Троцкий говорил выразительно, ярко, образно, молодежь несколько раз прерывала его аплодисментами, бегала за ним, восторженно смотрела ему в глаза. Троцкий заговорил об Америке, Канаде, о том, сколько там приходится киловатт на каждого гражданина, и сожалел, что в Советской России нет ничего подобного. Два большевика, слушавшие его, все время строили недовольные гримасы, один наконец оборвал его: «Но зато в Америке нет ни одного киловатта социализма». Троцкий остановился, посмотрел презрительно на своего нежданного оппонента и ответил: «Да, совершенно верно, но не забудьте, товарищ, социализм мыслим только на киловатты». Это опять вызвало аплодисменты. Троцкий хотел сказать, что торжество социализма обусловливается определенной степенью цивилизации и культуры, уровнем промышленности в стране. Собственно, это было и убеждением Ленина, верного последователя Маркса. Недаром среди ленинских всеупрощающих афоризмов есть и такой: «Социализм – это электрофикация». Но то, что у Ленина выражалось краткой разжеванной формулой просторечья, у Троцкого становилось пышным, раскрашенным во все цвета радуги, расфранченным и обостренным орнаментами полемики и остроумия.

Троцкого не любили и другие комиссары. Он и мне не нравился. Спокойному наблюдателю, не склонному восторгаться внешней формой, он должен был представляться коммунистом-авантюристом, готовым к самым неожиданным зигзагам мысли и фраз, ловким, но не стойким, напыщенным, но не очень надежным революционным франтом, рисующимся перед своей аудиторией. Для Балтийских стран он, с моей точки зрения, был наиопаснейшим человеком. И поэтому тогда за него, естественно, были все коммунисты-латыши.

Вспоминаю домашний концерт Цюрупы. Он жил в Кремле, где и устраивал концерты. На одном из них играл профессор Романовский. За столиком сидели Цюрупа, расстрелянный теперь Пятаков, Енукидзе, тоже расстрелянный, Кржижановский, я и другие. Кто-то произнес имя Троцкого. Желая точнее определить отношение этих видных коммунистов к Троцкому, я бросил фразу: «Троцкий у вас будет первым человеком, по крайней мере, так говорил он, покидая в начале революции Америку». Цюрупа с явной иронией ответил:

– Да, как же, будет он.

Цюрупа был исключительной личностью. Представлял собой редкий тип социалиста-идеалиста. В его руках находилось все, сам он не имел ничего. Вот его характерное письмо ко мне в ответ на мое приглашение 18 ноября 1923 года, в день празднования независимости Латвии. Цюрупа не мог прийти и откровенно объяснил почему.

«Многоуважаемый Карл Вильюмович.

Ваше приглашение застало меня врасплох и повергло в уныние. Я никак не могу быть у Вас. Поскольку это письмо частное и личное, могу попросту указать на причину, у меня нет ни костюма сколько-нибудь подходящего, ни воротника, ни манжет.

Я очень сконфужен таким пассажем и искренне прошу извинить меня. В Вашем лице приношу Вашей стране наилучшие пожелания.

Искренне уважающий Вас

А. Цюрупа».

Цюрупу я знал очень хорошо и мог бы привести много свидетельств, рисующих его порядочным человеком, идеалистом, бессребреником. Всякая насильственная мера ему была противна. Казни, войны он считал самым ужасным злом человечества. Как заместитель председателя Совнаркома, он должен был подписывать и смертные приговоры. Этого всячески избегал. Для него это было и тяжело, и мучительно, терзало и волновало его, вызывая чувство брезгливости и негодования. Но однажды все-таки пришлось подписать. Не прошло и часа, как к нему на квартиру принесли труп его сына Димы, убитого трамваем. Цюрупу это потрясло. Чуждый всякого суеверия, спокойный, положительный, совершенно не склонный к мистике, на этот раз он невольно связал эти два случая воедино, приняв смерть сына как расплату, отмщение, посланное таинственной судьбой. Это его сильно надломило. Так говорили его близкие, а я думал и думаю, такие люди и не должны подписывать смертные приговоры.

К идеалистам также можно отнести и Чичерина, русского дворянина старинного рода, дипломата царского времени, принадлежащего к аристократическому обществу. Императорский Александровский лицей, где он получил образование, и его связи раскрыли перед ним двери самых недоступных домов. Он хорошо знал высшее общество, но скоро разочаровался в нем, что привело его в социалистический лагерь.

В 1920 году в дни революционного пожара он скромно ходил в простом сером костюмчике, согреваясь перекинутой через плечо шерстяной шалью, завязанной на шее, было холодно, печи не топились, Чичерин мерз. Позднее, в 1923 году, он стал появляться на вечерах в мундире красноармейца, иногда во фраке. На том же вечере, где не мог присутствовать Цюрупа, он пришел к нам впервые. Все в том же красноармейском мундире. Чичерин был гурманом. Я сидел с ним за одним столиком. Нас заботливо обслуживал внимательный лакей, служивший в Московском Кремле еще при царе, очень похожий на африканского генерала, командовавшего бурами. Он подавал французских омаров, рокфор, шампанское, все то, чего в России не было в помине. Чичерин наслаждался. Говорил мне, что давно уже не ел настоящего рокфора, который очень любил. Когда кончили ужинать и встали, лакей подошел ко мне и почтительно сказал: «Вот, господин посланник, сразу видно, Георгий Васильевич Чичерин настоящий барин, любит покушать, понимает в этом толк». Это барство заслужило ему внешнее уважение большевиков и привело на пост комиссара НКИД.

У Чичерина были татарские черты. Он происходил по отцовской линии из татар, как многие русские дворянские роды, мать же его была из семьи балтийских баронов Мейендорф. Чичерин рассказывал, как студентом он когда-то гостил в Латвии и даже немного знал по-латышски. Он обладал замечательной памятью, Александровский лицей окончил первым. Однажды он даже сказал короткую речь по-латышски. В другой раз, проездом из Женевы, посетил Литву и Латвию. В Риге в его честь был устроен великолепный прием в старинном зале дома Черноголовых. Там до сих пор висит много портретов русских императоров, шведских королей, много старинного серебра, относящегося к XV и XVI столетиям. Когда Чичерину показывали эти уникумы, старинные вещи и портреты, нужно было видеть, как детально и точно он знал ценность этих вещей, называл по именам всех великих людей, помнил многое, если не все, касавшееся этих лиц.