Читать онлайн «Из жизни солдата». Страница 12

В качестве одного из доказательств политической самостоятельности рейхсвера иногда приводится начатое при Секте и продолженное при его преемниках тайное сотрудничество с Советским Союзом в сфере разработки вооружений. На это можно возразить, что сближение с СССР началось еще после подписания в 1922 году советско- германского договора в Рапалло по инициативе министра иностранных дел Ратенау. Затем во исполнение этого договора и в целях обеспечения безопасности рейха, прежде всего от территориальных притязаний Польши, руководство сухопутных войск действительно начало военное сотрудничество с Красной Армией, причем делалось это с ведома имперского президента, имперского канцлера и имперского военного министра. Аналогичным образом поступали и другие министерства, только уже в экономической сфере. В сложившейся к тому времени политической обстановке тесные связи с великой державой на Востоке были жизненно необходимы Германии для укрепления ее международных позиций, по крайней мере до подписания Локарнских соглашений 1925 года. После того как Штреземанн в Локарно провозгласил кардинальный поворот германской внешней политики в сторону Запада, генерал Сект безоговорочно поддержал новый курс, хотя с согласия имперского правительства сотрудничество с Красной Армией было продолжено, только теперь оно стало секретным. Именно это последнее обстоятельство и способствовало тому, что советско-германским связям в военной области был придан несвойственный им политический смысл. На самом деле для немецкой стороны они означали возможность разработки и испытания вооружений, а для русских — возможность повышения квалификации командного состава Красной Армии в Германии.

Рейхсвер упрекают также в проведении самостоятельной политики в области оснащения войск оружием и военной техникой. В этой связи необходимо заметить, что эти мероприятия никогда не преследовали целей развязывания новой войны или осуществления государственного переворота, а были направлены лишь на то, чтобы обеспечить минимальную обороноспособность рейха на случай иностранной агрессии. За то, что эти действия предпринимались в обход Версальского мирного договора, несло ответственность имперское правительство, которое, в частности, с согласия рейхстага осуществляло финансирование соответствующих проектов, например, создание имперской пограничной охраны.

Что касается внутриполитических аспектов деятельности рейхсвера, то следует констатировать, что после подавления путча Каппа — Лютвица и завершения организационно-штатных мероприятий по созданию новой германской армии ее личный состав и командование неизменно демонстрировали преданность республиканскому строю и законному правительству. Разумеется, в первые, наиболее критические годы существования Веймарской республики военные меньше всего размышляли о новом государственном устройстве, а лишь делали все возможное для обеспечения суверенитета государства и поддержания порядка в стране. Даже когда после нацистского путча в ноябре 1923 года вся исполнительная власть оказалась сосредоточена в руках генерала Секта, последний без промедления передал ее имперскому президенту после того, как в стране были восстановлены законность и конституционный порядок. Таким образом, ни о какой самостоятельной политической линии рейхсвера и тем более о противопоставлении интересов германской армии и государства не может быть и речи.

Конечно, и генерал Сект, и любой другой главнокомандующий сухопутными войсками не мог не задумываться о внутриполитической обстановке в рейхе. Очевидно, одним из плодов такого рода размышлений явилось предложение Секта о введении в стране режима директории (т. е. коллегиального управления государством), с которым он обратился к имперскому президенту. После того, как президент Эберт отклонил данное предложение, Сект отказался от этой идеи. Известно также, что когда в разгар правительственного кризиса в январе 1933 года главнокомандующий сухопутными войсками барон фон Хаммерштейн заступился перед имперским президентом за тогдашнего имперского канцлера фон Шлейхера, занимавшего также пост военного министра и являвшегося, таким образом, прямым начальником фон Хаммерштейна, президент Гинденбург расценил действия последнего как недопустимое вмешательство военных в деятельность политического руководства и решительно осудил их[5]. В обоих случаях главнокомандующие сухопутными войсками пытались воздействовать на главу государства силой своего личного авторитета, а никак не авторитета и военной мощи армии, стоявшей у них за спиной. Ни о каком покушении рейхсвера на авторитет верховного главнокомандующего в лице имперского президента не могло быть и речи.

Для того, чтобы получить окончательный ответ на вопрос о том, можно ли было считать рейхсвер «государством в государстве», нужно еще выяснить, действительно ли рейхсвер оторвался от народа или даже противопоставил себя ему.

Прежде всего, необходимо заметить, что любая армия занимает несколько обособленное место в государстве, особенно если она состоит только из кадровых военных. Кроме того, даже в демократическом государстве армия не может быть построена в соответствии с демократическими принципами. В демократическом государстве власть исходит от народа и осуществляется от его имени выборными народными представителями, правительством и главой государства, тогда как армия для того, чтобы быть боеспособной, должна базироваться на принципах субординации и беспрекословного выполнения приказов. Взаимоотношения между государством и армией должны строиться на основе лояльности последней к любому государственному строю. В этом смысле рейхсвер в годы Веймарской республики полностью оправдал свое назначение и показал, что государственная власть может на него положиться. Справедливость данного утверждения не может быть поставлена под сомнение даже ссылками на неоднозначную позицию рейхсвера в период путча Каппа — Лютвица, так как формирование и консолидация частей и соединений новой германской армии к тому времени еще не были завершены.

Вполне понятно, что верность воинскому долгу по отношению к государству нельзя отождествлять с основанной на личных убеждениях приверженностью к демократическим и республиканским ценностям. Поэтому нельзя не согласиться с военным министром Носке, который в тревожные для страны дни заявил, что если бы у него тогда был выбор между хорошим, но консервативным и плохим, но демократически настроенным солдатом, то он предпочел бы остановить свой выбор на первом. Еще меньше пользы государству приносят офицеры, которые меняют свои убеждения как перчатки. Многим военным нужно было время для того, чтобы преданность государству, основанная на присяге, постепенно совпала с личными убеждениями. Этот процесс происходил бы быстрее и с меньшими издержками, если бы вместо благодарности за исполненный долг рейхсверу не пришлось выслушивать обидную и несправедливую критику в свой адрес. Впрочем, солдат мало беспокоило отношение к ним коммунистов как к своим смертельным врагам. От них рейхсвер отмежевался в буквальном смысле этого слова, как, впрочем, в будущем и от национал-социалистов. И хотя такие влиятельные государственные деятели, как имперский президент Эберт, военные министры Носке и Гесслер всегда высоко ценили преданность и добросовестное отношение к службе солдат рейхсвера, да и большинство имперских канцлеров с пониманием относились к проблемам армии, одного этого все-таки было явно недостаточно. К сожалению, ведущие политические партии Веймарской республики чаще всего относились к рейхсверу с ничем не оправданным подозрением и недоверием. Вряд ли необходимо доказывать, что такое отношение к армии со стороны государства, независимо от его политического устройства, отнюдь не способствует их взаимному сближению. Те, кто хотят иметь в лице армии защитника отечества и преданного сторонника законной власти, не должны относиться к ней как к «неизбежному злу».