Читать онлайн «Федор Сологуб». Страница 16

Тем не менее это был наиболее эстетически близкий Сологубу журнал, и, посылая в редакцию рассказ «Червяк», писатель не заботился о денежном вознаграждении, а просил лишь о чести публикации на страницах издания. Конечно же, отношения с редакцией у Сологуба оставались настороженными. Стихотворение «Качели» журнал не принял к печати, а позже Волынский в критическом отзыве о сборнике поэта похвалил это же самое стихотворение. В письмах к Гуревич Сологуб описывает несколько подобных ситуаций, удивляясь непоследовательности вкуса Волынского.

В конце 1896 года Аким Волынский опубликовал в «Северном вестнике» критическую статью о символизме и декадентстве, в которой резко разграничил их и уничижительно отозвался о творчестве Сологуба. К обозрению прилагалось письмо Зинаиды Гиппиус, подписанное псевдонимом «Л. Денисов». В письме отмечалось, что постоянными насмешками символизм обязан неосторожному смешению его с декадентством. Говорилось и о светлом спокойствии символизма в противовес болезненно слабому декадентству. Для ранимого Сологуба это была двойная обида. Ценя Зинаиду Николаевну, поэт всё же считал, что она настраивала своего близкого друга Волынского против его творчества, показывала ему недостатки прозы Сологуба — сам критик, на взгляд Сологуба, при своих скромных способностях не способен был сделать таких выводов.

Правда, уже летом следующего года, когда в наибольшей степени обострились ревнивые отношения Мережковского и Волынского, Гиппиус уверяла Сологуба, что порвала отношения с «Северным вестником» и его редактором по тем же причинам, по каким разошелся с журналом Федор Кузьмич. «Не нами с вами это заведено, не нами и кончится. Покоримся и отойдем», — убеждала она Сологуба. Действительно, начало сотрудничества Мережковских с Волынским как редактором очень напоминало историю отношений «Северного вестника» с Сологубом: Волынскому не хватало такта и аккуратности в обращении с авторами и их рукописями. Однако позже общение Мережковских с Волынским осложнилось куда более личными мотивами, образовался любовный треугольник, который на протяжении долгого времени сказывался на их литературной жизни. В истории русской литературы гораздо более известен другой треугольник, который составили Гиппиус, ее супруг и Дмитрий Философов. Однако Зинаида Николаевна всегда была кокетлива, и законный брак не помешал ее роману с ведущим критиком «Северного вестника».

Пока же Волынский писал о том, что «Тяжелые сны» Сологуба написаны с «поразительной мещанской грубостью и производят впечатление пустой и бессодержательной фантазии», в них «нет настоящей картины жизни». Критик говорил об «узком кругозоре и бездеятельном темпераменте» автора. Его не смущало то, что роман и разгромный отзыв на него появились на страницах одного издания, но для Сологуба такая непоследовательность редакционной политики всегда была равносильна предательству. Автор считал, что Волынский перешел границы профессиональной этики и приписал пороки героев романа их создателю. Выражение «пьяный угар» возмущало Сологуба: он требовал доказательств того, что роман писался в пьяном виде. Гуревич пыталась примирить писателя с критиком, говорила, что в статье делались выводы не о порочности автора, а о замутненности его мировосприятия. В целом она поддержала, конечно, Волынского. Сотрудничество Сологуба и «Северного вестника» вскоре прекратилось.

В отличие от Гиппиус и Волынского, Сологуб вовсе не считал символизм и декадентство противоположностями. Свет и тень для него были равноправными составляющими творчества, которые могли соединяться при помощи общего метода — использования символов — и благодаря глубине постижения мира писателем. В статье «Не постыдно ли быть декадентом», не опубликованной при жизни автора, Сологуб точно описал свой творческий метод. Он утверждал, что, возникая из тоски, символизм, сопровождающийся болезнью духа, получил презрительную кличку «декадентства», однако, не испытав страданий, нельзя глубоко постигнуть человеческую душу. Рассматривая популярную тогда идею прогресса, писатель связывал возникновение декадентства с душевными болезнями века: пар и электричество изменили быт людей, но человеческое сознание пока еще медленно приспосабливается к новому темпу жизни. И всё же это, по Сологубу, не признак приближающейся смерти, а предвестие возникновения новых сил, «нечто вроде исхудания быстрорастущего организма».

В период становления символизма декаденты считались изгоями из изгоев. Критик Евгений Соловьев, выступавший в газете «Новости» под псевдонимом «Скриба», искажая и название романа, и написание фамилии автора, рецензировал «Тяжелые сны» как «Потревоженные тени» господина Соллогуба (с двумя «л»). Свои ощущения он резюмировал так: «Роман оставляет прямо болезненное впечатление. Читая его, вы чувствуете себя у постели больного, слышите спертый больничный запах, хриплый кашель, видите изможденное, осунувшееся лицо, бледные тонкие руки, этот страшный процесс медленного разложения». Убийство, совершенное Логиным, критик расценивал как «анархистский поступок», который «судить можно только в клинике». Рецензент журнала «Русская беседа» Ипполит Гофштеттер (И. Залетный) о декадентской составляющей романа писал иронически, но отмечал как удачный образ идеалиста Шестова, далеко не центральный по мысли автора.

В русской литературе Сологуб известен как самый последовательный писатель-декадент. И действительно, он был наиболее одаренным в группе декадентов, которая в середине 1890-х выделилась внутри символистского круга. К ней относились, помимо Федора Кузьмича, Владимир Гиппиус, Александр Добролюбов, примыкал к ним Иван Коневской (настоящая фамилия — Ореус). Владимир Гиппиус, по иронии судьбы, был троюродным братом Зинаиды Гиппиус, ярко выраженной противницы декадентства.

До начала его литературных опытов Зинаида Николаевна никогда не видела своего дальнего родственника. Однажды в редакцию «Северного вестника» явились двое гимназистов 8-го класса, однокашники, господа Добролюбов и Гиппиус. Последний из них вспоминал об этом периоде своей жизни: «Мораль отрицалась вся — вполне, без уступок. Это была наша общая с Добролюбовым вера». Обоих, даже в периоды расхождений, влек образ смерти, ее культ, разделенный ими с Сологубом. По словам Владимира Гиппиуса, это была жажда того, «чего нет на свете»[11]. В стихотворении, посвященном смерти своего отца, Добролюбов писал:

Оба юноши были влюблены в литературу и мечтали о публикациях, но Волынский не принял их стихов. Федор Сологуб был одним из немногих, кто признал в них поэтов. Он сам еще был новичком в литературе, но имел большой опыт как друг и покровитель юношества. Александр Добролюбов выделялся из круга молодых стихотворцев прежде всего своим поведением. Он жил в черной узкой комнате, похожей на гроб, носил черные одеяния, курил гашиш и опий, имел множество молодых поклонников и поклонниц, которым проповедовал самоубийство. Говорили, что некоторые последователи поддавались на его уговоры и сводили счеты с жизнью. Вероятно, из-за этого Добролюбов был вынужден покинуть университет. По другой версии, такой шаг был связан с мировоззренческим переломом, который произошел в сознании поэта в 1899 году. Добролюбов уехал на Соловки, откуда прислал Сологубу нательный крест, освященный святой водой. Позже поэт преобразился в главу секты, основателя собственной «добролюбовской» веры. К бывшим литературным знакомым он иногда являлся, неотличимый от мужика, неузнаваемый, ел только хлеб, потом уходил странствовать. Придя однажды к Мережковскому, спросил: