Читать онлайн «Богдан Хмельницкий». Страница 32

Хмельницкий встретил восставших реестровых казаков перед лагерем. Он был на белом аргамаке. За ним выступала старшина. На свежем ветру реяло белое знамя, на котором большими буквами было выведено: «Мир христианству!»

Полки реестровых остановились. Наперед выехал Джеджелий. Его кряжистая коренастая фигура, лицо с маленькими татарскими узкими раскосыми глазами выражали решительность и волю. Сняв шапку, он чуть склонил голову перед Хмельницким.

— Кланяемся и клянемся тебе, гетман, и приходим служить верой и правдой народу своему, святой церкви и матери нашей Украине!

Хмельницкий расправил плечи, оглядел потеплевшим и в то же время острым взглядом примолкшие полки и громовым голосом проговорил:

— Добре и во славу отчизны нашей учинили, братья!

Над полками разнеслись радостные восклицания, поднялись руки с оружием, полетели вверх шапки. Но Хмельницкий поднял булаву, и все сразу стихло. Среди тишины звучал только сильный голос гетмана:

— Братья, рыцари, молодцы! Пусть будет вам ведомо, что взялись мы за сабли не ради славы и добычи, а ради обороны жизни, жен и детей наших. Ляхи отняли у нас честь, вольность, веру — все это в благодарность за то, что мы проливали кровь, обороняя и расширяя Польское королевство! Так что же, нам оставаться невольниками на собственной земле своей?

Гневные голоса возмущения разнеслись по полю.

— Не будет этого! Одна мать — Украина — родила нас! Постоим за нее и за весь наш народ!

Снова вскинулась вверх гетманская булава, и все постепенно стихло. И снова Хмельницкий обратился к ним как к братьям, как к рыцарям отчизны, ее защитникам и спасителям.

— Помыслите, братья и други, помыслите и рассудите, против кого вы вооружились и за кого хотите брань с нами иметь, и кровь свою и нашу втуне проливать? Я и окружающие меня товарищи единокровная и единоверная ваша братия; интересы и пользы наши одни суть с пользами и нуждами вашими. Мы подняли оружие не для корысти какой или пустого тщеславия, а единственно на оборону отечества нашего, жизни нашей и жизни чад наших, а равно и ваших! Все народы, живущие во вселенной, всегда защищали и будут защищать вечно бытие свое, свободу и собственность, и самые даже пресмыкающиеся по земле животные, каковы суть звери, скоты и птицы, защищают становища свои, гнезда свои и детища свои до изнеможения; и природа по намерению творца всех и господа снабдила разными к тому орудиями каждого из них.

Почто же нам, братие, быть нечувствительными и влачить тяжкие оковы рабства в дремоте и постыдном невольничестве в собственной еще своей земле? Поляки, вас вооружившие против нас, суть общие и непримиримые враги наши. Они уже все отняли у нас: честь, права, собственность и самую свободу разговора и вероисповедания нашего; остается при нас одна жизнь, но и та ненадежна и несносна самим нам; да и что за жизнь такая, когда она преисполнена горестей, страхов и всегдашнего отчаяния? Предки наши, известные свету славяне или русы, соединясь с литовцами и поляками добровольно и ради обоюдной защиты от иноплеменников, пришли к ним с собственною своею природною землею, с своими городами и селениями и своими даже законами и со всем, в жизни нужным. Поляки ничего им и нам не давали ни за грош, и заслуги наши и предков наших в обороне и расширении королевства их известны всей Европе и Азии; да и сами поляки хрониками своими очевидно то доказывают. Но пролитая за них кровь наша и избиение на ратных полях тысячи и тьмы воев наших награждаются от поляков одним презрением, насилием и всех родов тиранствами. И когда вы, о братья наши и други, когда не видите унижения своего от поляков и не слышите презрительных титулов хлопа и схизматика, то вспомните, по крайней мере, недавние жертвы предков ваших и братии вашей, преданных коварством и изменою и замученных поляками самым неслыханным варварством.

Вспомните, говорю, сожженных живыми в медном баке гетмана Наливайко, полковника Лободу и других; вспомните ободранные и отрубленные головы гетмана Павлюги, обозного Гремыча и иных; вспомните, наконец, гетмана Остряницу, обозного Сурмило, полковников Недригайло, Борона и Рындича, коих колесовали и живыми из них жилы тянули, а премногих с ними чиновников ваших живых же на спицы воткнули и другими лютейшими муками жизни лишили. Не забывайте, братья, и о тех неповинных младенцах ваших, коих поляки на решетках жарили и в котлах варили. Все оные страстотерпцы замучены за отечество свое, за свободу и за веру отцов своих, презираемую и ругаемую поляками в глазах ваших. И сии мученики, неповинно пострадавшие, вопиют к вам из гробов своих, требуя за кровь их отмщения, и зовут вас на оборону самих себя и отечества своего.

Едва кончил Хмельницкий речь свою, раздались дружные возгласы: «Готовы умереть за отечество и веру православную! Повелевай нами, Хмельницкий, повелевай и веди нас, куда честь и польза наша требует. Отомстим за страдальцев наших и за поругание веры нашей или умрем со славою…»

И снова вверх взметнулись шапки. С торжественными возгласами проходили казаки мимо своего гетмана в лагерь запорожцев, которые радостно приветствовали своих братьев.

Это было страшным ударом для поляков. Часть казаков, которые были в лагере Шемберга, тоже перешла к повстанцам, а за ними и драгуны, украинцы по происхождению. Пришло к восставшим и новое подкрепление — донские казаки вместе с запорожцами, которые были на Дону.

— Мы не одни теперь, — говорили восставшие, — с нами наши исконные братья.

При сложившихся обстоятельствах молодому Потоцкому и Шембергу ничего не оставалось, как идти на переговоры. Это устраивало и Хмельницкого. Он говорил: «Не губите себя понапрасну, панове, победа в моих руках, но я не хочу братней крови».

Поляки выделили для переговоров Чарнецкого, а Хмельницкий послал в польский лагерь как заложников Максима Кривоноса и сотника Крысу. Странные это были переговоры. Пока Хмельницкий угощал Чарнецкого и слушал его речи, Кривонос и Крыса в польском лагере уговаривали реестровых казаков, которые еще оставались там, перейти к повстанцам. Вскоре все реестровцы покинули поляков.

Шемберг, старший по возрасту и уже не раз бывавший в битвах, видел безвыходность положения польского лагери. Оставалось одно: согласиться на капитуляцию, выдать артиллерию с условием, что казаки позволят им выйти к Крылову. «Ни только для нас, но и для всего отечества будет полезнее, — говорил он на собравшемся совете, — если мы от несомненной гибели откупимся какими-нибудь маловажными орудиями; зато мы выиграем время, присоединимся к войску и дадим ему возможность, узнав вовремя о мятеже, не дать ему разгореться». Стефан Потоцкий согласился с доводами старшего товарища.