Читать онлайн «Я побывал на Родине». Страница 39

Я продолжал работать во французском посольстве, всячески стараясь добиться разрешения моей жене с дочкой последовать за мной в свободный мир. По этой причине, я медлил подавать прошение о выездной визе. Ведь виза выдавалась на короткое время, я боялся, что мне придется уехать, так и не выхлопотав разрешения взять с собой семью.

Неопределенность положения тяготила нас ужасно. Правда, мы не нуждались, так как у меня была продуктовая карточка, по которой в продовольственном магазине для дипломатических служащих я покупал продукты. Опишу попутно, как снабжали дипломатических служащих. Существовало три категории. В первой находился только сам посол и, кажется, один посольский советник. По первой категории можно было приобретать в два раза больше продуктов, чем по второй, в которой находились все официальные служащие посольства. По этой категории выдавалось, опять-таки вдвое больше, чем по третьей, доставшейся на мою долю. По своей карточке я имел право купить пятнадцать килограммов белого хлеба, пять килограммов муки, два с половиной кило сахара, три кило жиров и еще другие продукты. Раз в неделю, по предварительной записи, можно было купить фруктов.

Всего этого мне с семьей было достаточно; к то муже я получал провизию из французской репатриационной миссии.

Ходить за покупками в дипломатический магазин было чрезвычайно неприятно. У входа всегда стояли ребятишки, с завистью смотревшие на выходящих из магазина людей, несущих полные сумки продуктов. Несколько раз, выходя из магазина, я давал каравай хлеба какому-нибудь ребенку, выглядевшему особенно жалким и истощенным. Но однажды торчавший там милиционер сделал мне замечание и тут-же стал разгонять собравшихся возле дверей магазина голодных детей.

Я стал спорить с милиционером — и получил ответ, что — мол, все это жулики и воры, которых жалеть нечего! На это я, не стерпев, ответил, что я слыхал, что в Советском Союзе жуликов и воров нет.

Милиционер ничего мне на это не сказал и отвернулся. После этого оказалось, что он подал рапорт по начальству, указав при этом номер моей машины. В посольство пришла официальная бумага с напоминанием, что не должно быть никакого общения с беспризорными. Советские власти рекомендовали каждый раз заявлять в милицию, если кто-нибудь будет приставать с просьбами к служащим иностранных представительств.

Об этом сообщил мне консул и попросил в следующий раз не давать просящим хлеба, так как из-за этого грозят возникнуть большие неприятности, могущие повредить успеху хлопот о выездной визе для моей жены.

Я видел, как неприятно было консулу говорить мне о таких вещах, и понял, что в будущем нужно будет давать хлеб незаметным образом, тайком от милицейских.

Да, в то время советские люди даже в Москве не могли досыта поесть (мои ейские родственники ошибались, говоря о столице как о месте всеобщего изобилия!) — и тем не менее, я нигде не видел очередей за хлебом. Это меня необыкновенно поразило. Дело объяснилось очень просто: очереди были запрещены.

Придя в магазин и видя, что там уже много народу (в магазине не должно было находиться одновременно больше десяти человек), люди занимали очередь, уходили и возвращались через некоторое время. Как исключение, в некоторых магазинах можно было стоять в очереди, но — во дворе, так, чтобы не было видно с улицы.

В первых числах августа в Москву прибыли французские летчики, воевавшие в свое время против немцев на советской территории. Теперь их пригласило советское правительство, по случаю дня авиации.

Было их человек пятнадцать — все награжденные за боевые заслуги советскими орденами и пожизненной пенсией.

У каждого скопилась в московском банке солидная сумма.

Консул велел мне сопровождать французских гостей и служить их переводчиком. В разговоре со мной эти храбрые люди выражали удивление тем, что советские граждане позволяют власти себя угнетать. Я-то понимал, что не так просто народу освободиться…

Сопровождая французских летчиков, побывал я однажды на кладбище, где были похоронены воины этой французской части («Норманди-Ньеменс»). Кресты на могилах павших в бою французов были выкрашены в белую краску, самые могилы находились в порядке, и над ними стоял памятник, тоже белый. Могилы умерших советских граждан были по большей части без крестов, или с почерневшими, покосившимися крестами, осыпавшиеся и заброшенные. Больно мне было это видеть…

Кроме приезжих французов, официальных советских представителей и посольских служащих, вокруг французских могил собралось довольно много советской публики. Католический священник служил панихиду. Я заметил, что несколько пожилых людей из публики быстро перекрестились и, смахнув слезу, стушевались, отошли в сторонку.

Вблизи Москвы были большие поселки, где жили испанцы. Это были люди, которых подростками вывезли в Советский Союз после гражданской войны в Испании. Родители их в большинстве случаев эвакуировались тогда во Францию, или в другие европейские страны.

После войны многие из молодых испанцев принялись разыскивать своих родителей через французское посольство. Некоторые — нашли. К нашему удивлению, они очень быстро получали выездные визы и сразу же уезжали. Достаточно было представить официальный документ о местонахождении родных. Почему советские власти так легко выпускали испанских граждан, никто не мог объяснить, точно так-же, как невозможно было понять, по какой причине чинились в подобных случаях препятствия гражданам других стран.

Наши французы, ожидавшие виз многие месяцы, страшно возмущались этими советскими порядками, но ничего поделать не могли.

Однажды ко мне в гараж вошел какой-то молодой человек и на ломаном русском языке спросил, кто я такой. Я ответил, что я француз. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что мы одни, молодой человек объяснил, в чем дело. Он стремился уехать из СССР, но до сих пор не мог разыскать никого из своих родственников за границей.

Мешая русские слова с испанскими и исковерканными французскими, он слезно умолял меня помочь ему. Он просил, чтобы я нашел во Франции кого-нибудь, кто мог бы прислать ему удостоверение в том, что находится в родстве с ним.

Молодой человек горячился, предлагал мне деньги, отчаянно ругал коммунистов и говорил, что никогда не был так несчастен, как здесь «в этой проклятой стране»! Я постарался успокоить его, и он, растроганно пожав мне руку, ушел, сказав, что придет через несколько дней. Но больше он не возвращался.