Читать онлайн «Константин Великий. Первый христианский император». Страница 48

Когда все сословия постепенно превращались в замкнутые касты, принадлежность к которым стала наследственной, вряд ли можно обойти и самый малочисленный, но самый могущественный общественный класс – правящий. Мы уже поняли, в каком направлении развивалась политика Константина. Он отказался от института соправителей, учрежденного Диоклетианом, и возлагал надежды на наследственную монархию, когда власть принадлежит определенной семье, представляющей тоже своего рода касту.

Чем больше мы изучаем эту систему, тем в меньшей степени мы можем назвать какие-то конкретные ее черты, возникшие именно при Константине. Большинство из них формировались в течение нескольких веков. Тем не менее, чем дольше мы рассматриваем эту систему, тем большее впечатление на нас производит ее оригинальность.

В основе ее лежало нечто принципиально новое. Общеизвестно, что Рим достиг высот, следуя изречению «Разделяй и властвуй». Хотя это и не вполне правда, доля истины здесь все же присутствует. Государственные деятели раннего Рима никогда не любили представителей народа. Возможно, корни этой слабости заключались в том, что они считали себя гражданами города-государства, и это помешало им добиться политического успеха. Однако за Константином не стояло никакой конкретной традиции, идущей от города-государства. Главное его отличие состояло в том, что он был готов вести диалог с представителями народа. Его знаменитая стратегия по отношению к христианской церкви – лишь одно из проявлений принципа, которому он следовал во всем. Он намеренно проводил политику не разделения, а объединения людей, ведя диалог с их представителями и возлагая на них ответственность за свои действия. Любопытно, что два человека, которые проводили этот принцип в жизнь наиболее последовательно, достигли совершенно разных результатов. Одним был Константин, вторым – английский король Эдуард I.

Среди всех учреждений, которые мы рассмотрели, не нашлось ни одного, которое занималось бы выяснением и выражением общественного мнения. По словам биографа Константина, он дружелюбно относился к просителям и «ходокам» – это был самый распространенный в то время способ донесения до правительства «гласа народа». Однако данный метод довольно примитивен. Значительно полезнее в этом отношении была церковь. Она действовала как неформальный парламент. Она распространилась по всей империи и строилась наподобие гражданских организаций. Крупные и мелкие подразделения церкви почти полностью соответствовали органам светского государства. Единство и иерархичность позволяли ей гарантировать определенные полномочия своим представителям. И хотя тогдашний способ избрания епископов ни в коей мере не удовлетворил бы современного либерала или афинского демократа, верно так же, что большинство обычных людей наверняка сочло бы их избранными вполне всенародно. Епископский собор был в конечном итоге самым репрезентативным органом империи. Константин ценил это. Во всяком случае, сами епископы полагали, что он отдавал должное их взглядам.

Он не только прислушивался к их воззрениям; в первую очередь он стремился сберечь церковь, как таковую. Среди своих титулов он сохранил звание верховного жреца, чтобы иметь законное право контроля за всеми религиозными вопросами. После издания Миланского эдикта в октябре он поручил епископу Рима вместе с коллегами разобраться с ересью Доната в африканской церкви. 10 месяцев спустя он созвал собор в Арле, чтобы разобраться с этим вопросом и после долгих обсуждений и тщательного изучения вопроса в 316 году принял соответствующее решение. Он не препятствовал отделению донатистов, но выразил полную поддержку стороне, которая, без сомнения, была права в этом споре. Эти церковные соборы представляли собой нечто совершенно новое. Епископам оплачивались все дорожные расходы, и им давалось право пользоваться императорским транспортом.

Политика Константина по этому вопросу отличалась новизной и оригинальностью, а значение созданного им прецедента неоспоримо. Он создал модель, которой позднее следовали все европейские монархи. Ее особенность заключается в том, что, вместо подавления крупных партий и движений, он признал их существование и взял их деятельность под свой контроль. Уже одно это было настоящей революцией. Из его дальнейшего поведения мы увидим, что он не был невежей в религиозных вопросах. Он мог быть вполне лоялен по отношению к людям, которые не были христианами, и его действия всегда базировались на глубоком изучении фактов. Если бы мы могли изучить подробности прочей его правовой деятельности, то, скорее всего, увидели бы, что он руководствовался тем же принципом.

Уже тот факт, что до нас дошли, хотя бы отчасти, только сведения, касающиеся церкви, заставляет предположить, что император особенно благоволил к ней.

Наконец, одна особенность церкви придавала ей особую ценность. Это была общественная организация, вербовавшая своих членов из всех социальных слоев. Как мы видим, даже Галерий не смог превратить ее в замкнутую касту. Такая угроза впоследствии возникла, но отнюдь не в эпоху Константина. Величайшая духовная сила в империи, единственный выразитель общественного мнения, таким образом, противостоял тенденции превращения всего общества в систему закрытых классов. Церковь подняла знамя братства и свободы слова. А воинственные епископы-донатисты всячески противостояли этому.

Вряд ли можно сказать о современниках Ария и Доната, что это были робкие и рабские натуры. Еще с меньшим основанием можно считать их неразвитыми и слабыми духом и телом людьми. Переустройство империи, о чем бы оно ни говорило, никак не свидетельствовало об этом. Сами римляне не понимали сути экономических изменений, которые уже ощутимо сказались на их жизни. Они испытывали чувства, будто их увлекает за собой поток, которому невозможно противостоять. Грехи, эгоизм, ошибки и страхи двадцати поколений начали давать свои плоды. Люди, боровшиеся с этим потоком, не имели ни времени, ни склонности, ни также возможностей, чтобы выяснить причины, его породившие.

Последнее и решающее противостояние Константина и Лициния возникло именно в связи с вопросом представительства[43]. У Лициния было врожденное чувство неприязни ко всякого рода объединениям и к зажиточным людям. В Иллирии он мало встречался и с теми и с другими. Но стоило ему стать правителем Азии, он сразу же столкнулся с проблемами и тех и других.

И менее умный человек, чем Лициний, встревожился бы, глядя, какую мощь приобрела христианская церковь благодаря универсализму своего устройства. Все происходящее на востоке незамедлительно находило свое отражение во всех провинциях империи. Слухи распространялись здесь с невероятной скоростью, поэтому не стоит удивляться боязни Лициния, человека с не вполне чистой совестью, быть подслушанным Константином.