Читать онлайн «Как это было: Объединение Германии». Страница 17

Все это, вместе взятое, говорит о том, что через большую и непростую, терпеливую работу мы совместно сумели выйти к новым отношениям, действительно начали листать страницы большой и интересной главы нашей новой истории».

Был задан вопрос: «Многие считают, что Берлинская стена – это и физический, и политический барьер на пути сближения, полного сближения ваших двух стран. Считаете ли Вы, что общеевропейский дом, к которому Вы стремитесь, возможен, пока Берлинская стена по-прежнему существует?»

Я ответил: «Нам придется решить много проблем при постройке европейского дома в интересах всех народов, при этом уважая их выбор, их традиции, их историю, создавая условия для равноправного, взаимовыгодного сотрудничества. Ничего нет вечного под луной. Будем надеяться, что мы на правильном пути. Стена появилась в конкретной ситуации. ГДР законно решила тогда использовать свои суверенные права. Стена может исчезнуть, когда отпадут предпосылки, которые ее породили. Не вижу тут большой проблемы».

Перемены в настроении советских людей имели решающее значение для понимания предпосылок, на основе которых формировалась наша политика в отношении не только ГДР, но и ФРГ.

Перестройка сняла отчуждение советских людей от западного мира, положила начало демократизации общественного сознания, открыла доступ к информации, которая, между прочим, донесла до нас факты о глубоких переменах в сознании немецкого народа, большинство которого сумело разобраться в характере войны, навязанной им Гитлером, очистилось от нацистской скверны. Все это способствовало тому, что политика нового мышления стала возможной также и на германском направлении. Поэтому отмечу, забегая вперед, что, когда миллионы немцев по обе стороны Берлинской стены выразили свое стремление к воссоединению, это нашло у советских людей понимание.

Стремление в ГДР к воссоединению нации имело глубокие и давние предпосылки. Оно чувствовалось даже в партийных кругах. Демократизация в СССР превращала надежды немцев в нечто реальное. С лета 1989 года взаимное доверие превратилось в мощный новый фактор мировой политики, благодаря чему и стало возможным коренное изменение международной ситуации. Во всем мире и, конечно, в Восточной Европе росло понимание, что Советский Союз становится действительно демократическим государством, возникала уверенность в том, что никогда не повторится ничего подобного Венгрии 1956 года или Чехословакии 1968 года. Без такой уверенности не развернулись бы так стремительно «бархатные революции», не набрало бы такой массовости движение протеста в ГДР, которое быстро трансформировалось в порыв к воссоединению нации.

Германский вопрос, решение которого откладывалось в некое будущее, а Геншер и Коль, как и я сам, относили его в XXI век, встал в порядок дня. История заработала с невиданным ускорением.

К осени германский вопрос стал, по сути, ключевым в мировой политике. Конкретные же события, с ним связанные, развернулись вскоре поистине драматически. Однако, прежде чем переходить к ним, хочу изложить свои принципиальные подходы к решению германского вопроса, которые и определили все дальнейшее мое поведение в реальном процессе воссоединения.

Они таковы.

Моральный. Я считал недопустимым с нравственной точки зрения бесконечно поддерживать раскол нации, взваливая на все новые поколения вину за прошлое.

Политический. Помешать стремлению немцев к воссоединению можно было лишь с помощью размещенных в ГДР советских войск. Это означало бы полный крах всех усилий по прекращению «холодной войны» и гонки ядерных вооружений. И нанесло бы непоправимый удар и по всей политике перестройки в моей собственной стране, дискредитировав ее в глазах всего мира.

Стратегический. Применение силы против населения ГДР и подавление общенародного демократического движения к воссоединению надолго бы отравило отношения между нашими народами и повлекло бы непоправимый ущерб интересам самой России.

Главные мои заботы в начавшемся процессе были таковы:

– не допустить, чтобы порыв немцев к единству сорвал международные усилия по ликвидации «холодной войны»; поэтому все должно идти постепенно;

– немцы имеют право на решение своей собственной национальной судьбы, но с учетом интересов соседей;

– сила или угроза силы в любой форме должна быть исключена.

Проблема вскоре обострилась. Осенью 1989 года обстановка в Восточной Германии стала, без преувеличений, взрывоопасной. На охваченной волнениями территории, где была размещена крупнейшая группировка советских вооруженных сил, любая, пусть даже небольшая, провокация могла привести к кровопролитию и неконтролируемым последствиям. А провокации были возможны: некоторые влиятельные силы и в СССР, и в ГДР выступали за решительное «наведение порядка».

Перехожу к конкретным событиям. В сентябре встал вопрос о моей поездке в Берлин на празднование 40-летия образования ГДР. Обстановка в республике была уже сильно разогрета, продолжалось бегство восточных немцев в Западную Германию через Чехословакию и Венгрию, что влекло осложнения в отношениях с союзными государствами.

Мои партнеры по Варшавскому Договору хотели узнать, поеду ли я в этой ситуации в Берлин. Но не ехать просто нельзя было. Конечно, я понимал: поездка будет нелегкой. Праздник праздником, но придется говорить прежде всего о том, что всех беспокоит.

Тему союзнических и межпартийных отношений в контексте нового мышления и отказа от «доктрины Брежнева» я не раз обсуждал при встречах с Эрихом Хонеккером. Видел, как он неприязненно относится к перестройке, и знал, что он замыслил в качестве «истинного представителя родины марксизма» возглавить ортодоксальную оппозицию Горбачеву в социалистическом содружестве. Я говорил ему, что перестройка в нашей стране нужна нам. Если вы хотите проводить реформы – делайте это сами. Команд мы не даем никому, никому перестройку не навязываем. Говорил я Хонеккеру и об опасности отстать от требований жизни. Тем самым как бы предлагал ключ от двери к преобразованиям, назревшим в ГДР. Но Хонеккер в своем кругу не раз говорил, что перестройка в ГДР уже проведена, понимая под этим смену руководства СЕПГ, то есть свое собственное выдвижение на пост Первого секретаря вместо Ульбрихта.

В этой своей последней поездке в ГДР я искренне поздравил друзей с их достижениями, но большую часть своего выступления на торжественном заседании посвятил переменам, происходящим в СССР и во всем мире. О нашей перестройке, об ее уроках говорил с нажимом. Ссылаясь на свой опыт, решил сказать прямо: тот, кто отстает в политике, – проигрывает. Об этом же снова говорил в беседе с Э. Хонеккером, на закрытой встрече со всем руководством СЕПГ. Меня поняли все, кроме Хонеккера, который к тому времени утратил чувство реальности.