Читать онлайн «Игорь Святославич». Страница 50

Из последнего замечания можно было бы предположить, что у северян и радимичей языческие обычаи уже ушли в прошлое. Но автор «Летописца Переславля-Суздальского», работавший уже в начале XIII века, не только не опускает последнее замечание о вятичах, но и дополняет рассказ об обычаях всех племен новыми подробностями и эмоциональными комментариями: «…срамословие и бесстыдство, дьяволу угождая, возлюбили между отцами, снохами и матерями. Вместо браков возлюбили игрища между селами, и тут сближались, рыская по пляскам. И по пляске узнавали, которая жена или девица к молодым похоть имеет. От воззрения очес, от обнажения мышц, от показания перстов рук, от налагания перстов на персты чужие, да и от целования с лобзанием, как плоть с сердцем разжигались, так и сближались. Одних брали, а других, поругавшись, бросали на посмеяние до смерти. Имели же и по две, и по три жены — слаб ведь обычай женский, и начали друг перед другом лица красить румянами и тереть белилами, чтобы юноша возжелал ее похотью. И когда кто умирал у них, то творили тризну великую. И потом на груду дров великую возлагали мертвеца и сжигали. Потом же, собрав кости, ставили на распутье на столпе и в курганы ссыпали, что творят вятичи и ныне»{193}. Очевидно, действительно «творили», — судя по гневным, явно сделанным с натуры зарисовкам обличителя, — и, скорее всего, не только вятичи.

Об этом свидетельствует и археология. Она, конечно, практически ничего не может сказать о брачных обычаях и семейном укладе, но об обычаях погребальных говорит немало. В XI—XII веках северяне по-прежнему хоронили своих мертвецов в курганах, причем иногда со скромными заупокойными подношениями. Правда, тела умерших уже не сжигали{194}. Как бы то ни было, хотя языческие святилища в Подесенье давно уже не существовали, но языческие обычаи действительно сохранялись.

К лежавшей севернее земле вятичей, «волости Вятичи» Чернигово-Северского княжества, это относилось в гораздо большей степени. Вятичи, как и утверждал автор «Летописца», еще в XII веке подчас сжигали тела почивших соплеменников и хоронили по древнему ритуалу — в курганах, иногда с домовинами-«столпами». С приходом новой веры кремация начала отмирать, и обычные погребения в XII веке уже преобладали, но их вряд ли можно назвать христианскими: при похоронах всё равно разводили очистительный костер, и уголья от него ссыпались в насыпь кургана. В «христианскую» эпоху захоронения стали даже богаче заупокойными дарами{195}. Итак, вятичи и в самом деле, в согласии со свидетельствами летописцев, больше сохраняли верность языческой старине, чем северяне. Однако Вятичская волость одно время входила во владения новгород-северских князей и они немало за нее боролись. Вятичи долго сохраняли значительную автономию, если не независимость от Рюриковичей. Этим в значительной степени и объяснялась живучесть древних обычаев в их лесной глуши.

Собственных князей у вятичей к описываемому времени уже не было, но они держались дольше, чем в любом другом восточнославянском племенном союзе. В конце 1070-х — начале 1080-х годов на вятичскую столицу Кордно, где сидел князь Ходота с сыном, дважды ходил с дружиной Владимир Мономах{196}. Видимо, тогда Вятичская земля и была включена как особая волость в состав Черниговского княжества, а ее население подчинилось Рюриковичам. Но княжеская власть оставалась здесь во многом условной, а попытки христианизации вызывали сопротивление. В начале XII века был убит вятичами пытавшийся обратить их к Христу печерский монах Кукша; по свидетельству Киево-Печерского патерика, он «бесов прогнал, и вятичей крестил, и дождь низвел, озеро иссушил, и многие чудеса сотворил», однако же «по многих муках усечен был со своим учеником»{197}. Еще в 1140-х годах вятичи, как мы видели в связи с борьбой Святослава Ольговича и Изяслава Давидовича, собирались в Дедославле на общее вече, с которым и имели дело князья. Позднее об этом ничего не известно. Частые захваты волости враждующими князьями, конечно, подорвали племенную вольность. Но вятичи сохраняли прежние нравы, как и свое название, признанное за их волостью сменявшими друг друга Рюриковичами. Последние в вятичских городах, как правило, не сидели, а потому племенная старшина могла по-прежнему распоряжаться здесь.

Леса Подесенья и Поочья с маленькими городками и труднодоступными селами действительно были «иным» миром, и чем дальше от Новгорода-Северского с его княжеским теремом и каменным Михайловским храмом, тем более «иным». Это был мир тех самых «украин», где, по словам автора «Слова об идолах», «и ныне… молятся проклятому богу их Перуну, Хорсу, и Мокоши, и вилам, но творят это как бы тайно»{198}. Здесь имена этих и прочих языческих богов — Велеса, Дажьбога, Стрибога, — которые мы встречаем на страницах «Слова о полку Игореве», звучали живо и естественно, повседневно, а не в качестве поэтических метафор.

Но мир княжеских палат не был отделен непроницаемой стеной от мира маленьких градов тайных язычников. Это были части одного целого — мира тогдашней Руси, сообщение между ними осуществлялось постоянно, и, следовательно, они не могли не испытывать взаимного влияния. Вести из «иного» мира приносили в княжеские дома странствующие «песнотворцы», и христианские правители спокойно и благодарно внимали, когда их чествовали как «Дажьбожьих внуков», что не мешало тем же «песнотворцам» призывать на них благословение Божие. Странность и вредность «двоеверия» была ясна по преимуществу духовенству, писавшему обличительные «слова».

Полуязыческий Лес был не единственным соседом новгород-северских князей. Их город стоял на Десне, в порубежье Леса и Степи — и чем дальше на юг, тем ближе становился еще один «иной» мир, еще более чуждый, еще менее христианский — и в то же время опять-таки не совсем чужой для князей из дома «Гориславича». Их военные союзники и свойственники, половцы, в мирные годы легко переходили границу, оседали на службе у черниговских и северских князей, смешивались с их подданными. И если на лесном севере последние сохраняли верность отеческим обычаям, то на лесостепном юге легко заимствовали половецкие. Точно так же и половцы перенимали обычаи, а то и веру русских, — но едва ли становились более верными христианами, чем они. Для Святославичей половцы оставались ближайшими нерусскими соседями — иногда друзьями, временами врагами и в любом случае родней. Завладевшие Черниговом Всеволодовичи могли счесться родством с византийской знатью или с королевскими домами Скандинавии, зато Святославичи — со степными ханами.