Читать онлайн «Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6». Страница 4

Колледж занимал самое маленькое здание и полностью состоял из королевских стипендиатов, но все же заслужил неплохую репутацию в спортивных играх. Ким хотя и не числился в рядах лучших, но назвать слабаком его уже никак было нельзя. Если бы он не оставил спорт в заключительный год учебы — воспользовавшись привилегией учащегося старшего класса, — то, возможно, добился бы немалых успехов в футболе и крикете. Вообще, он неплохо защищал ворота. Особенно помню его подачи в крикете: он становился прямо, заносил руку, высоко вскидывая голову и подбородок, как будто смотрел куда-то через стену, и, словно размышляя, с силой швырял мяч. Зачастую он играл на позиции тирдмена[5]. Однако гораздо чаще оказывался в роли дополнительного кавера[6] — такая роль подходила ему куда лучше. Как и многие из королевских стипендиатов, он активно участвовал в Итонских файвз[7]. О гимнастических способностях, которые приписывались ему в одной из книг, лично я сказать ничего не могу; это начисто стерлось из моей памяти. Однако Ким умел неплохо боксировать. У меня даже сохранилось документальное подтверждение — редкость в данном повествовании, — откуда следует, что он был в составе команды, которая боксировала против Тонбридж-скул[8] в марте 1928 г., — хотя в итоге проиграла. «У Филби после поединка с Кэмпбеллом (который был как минимум на полфута выше) распухло ухо. В бою не хватало длины рук, — в отличие от противника, — и большую часть его он провел в обороне». Ким не так часто уходил в оборону — ни тогда, ни впоследствии.

В отличие от едва ли не всех остальных в колледже, да и в самой школе, Ким так и не вступил в Корпус военной подготовки[9]. Тем самым он оградил себя не только от больших неприятностей, но также и от ужасного дискомфорта военной формы того времени. К ней прикрепилось прозвище «миллион» — за то, что в ней часто заводились блохи. Не знаю, как Киму это удалось. Едва ли в возрасте двенадцати лет в нем воспылали пацифистские чувства. Возможно, это все-таки стало одним из проявлений нонконформистской философии Филби-старшего. Я вместе с парочкой других учащихся оставил Корпус в конце третьего года обучения по пацифистским соображениям. Однако не стану отрицать, что вторичной — и немаловажной — причиной была возможность игры в файвз в среду и пятницу. Вероятно, в эти самые дни Кима можно было отыскать в спортивном зале.

Он был склонен к разного рода проделкам. Однажды вечером в своем боксе небольшого, разделенного перегородками кабинета он решил оголить провода в настольной лампе и соединить их с чертежными кнопками. Потом пригласил нескольких из нас испытать на себе действие электрического тока. До сих пор в толк не возьму, как нас тогда не убило током. Потом, во время выполнения домашнего задания, в боксе Кима возникла огромная голубая вспышка. Огонь видели многие в колледже и, как нам тогда казалось, чуть ли не во всем Вестминстере. К тому времени, когда принесли свечи, Киму удалось скрыть следы своих преступлений, и причину вспышки объяснили неисправностью настольной лампы.

Ким обладал незаурядным чувством юмора, но до некоторой степени — довольно специфическим. Многое из того, что другие находили забавным, его не смешило. Филби зачастую проявлял злорадство; эта черта была характерна для него на протяжении всего того времени, которое я его знал. Он получал удовольствие от замешательства или разочарования других и был остр на язык; однако никогда не запугивал и не издевался над младшими или более слабыми. Объектами его нападок обычно являлись мальчики постарше и покрупнее, чем он сам.

Мы с Кимом не были особенно близкими друзьями в школе — по крайней мере, до его последнего года учебы.

Не знаю, что нас тянуло друг к другу. Ни один из нас не обладал гомосексуальными наклонностями, и между нами ни тогда, ни впоследствии не было даже отдаленной сексуальной или физической увлеченности или какой-нибудь романтической связи. Кое в чем наши взгляды совпадали. Однако в нашем общении еще оставался значительный «резерв». До его женитьбы на Лиззи4 мы даже не обращались друг к другу по имени. Тогда — гораздо чаще, чем теперь, — в общении школьников и студентов использовались фамилии, но всех остальных, с кем был хорошо знаком, я называл по имени.

Однако основой для наших встреч послужили две причины: интерес к профессиональному футболу и крикету, а также музыка. Именно с Кимом я увидел свой первый профессиональный футбольный матч — «Челси» против «Клэптон-Ориент» на «Стэмфорд-Бридж». Вообще, Филби болел за «Арсенал», а я — за «Челси». Что касается крикета, то здесь мы оба были поклонниками «Саррея». Естественно, у каждого были свои идолы — моим был Уолли Хэммонд из Глостершира, обладатель уникальной подачи, которого я впервые увидел в 1924 году; но для Кима, который в своих предпочтениях всегда слыл непредсказуемым индивидуалистом, это был игрок «Саррея» Эндрю Сэндмен, крепкий и надежный бэтсмен, хотя едва ли очаровательный человек. И наоборот, Ким испытывал настоящую страсть к Таллуле Бэнкхед[10], с которой могло разве что сравниться мое безумное увлечение Джанет Гейнор[11].

На мои музыкальные познания в Вестминстере (сам я никогда не играл ни на каких инструментах) в значительной степени повлияли Ким и еще один мой друг, Джок Энглхарт. Их вкусы были почти диаметрально противоположными. Джок был превосходным музыкантом с таким абсолютным слухом, что, если хоровая партия транспонировалась на полутон, чтобы облегчить исполнение для первых теноров или вторых басов, он находил для себя весьма трудным переключиться от оригинальной тональности. У Джока было два музыкальных бога: Бах и Делиус. Киму не нравился ни один из них. Бах, по его словам, не развивался; его ранние произведения нельзя отличить от более поздних. Но именно благодаря музыкальной коллекции Кима я познакомился с большинством классических симфоний, концертов, сонат и произведений камерной музыки. Правда, там было крайне мало опер, образцов хорового пения или вокальных партий. В свой последний год обучения он приобрел один из лучших на то время граммофонов, с огромным рупором. Потом он покупал, а чаще брал на пробу с правом последующего возврата пластинки в музыкальных магазинах на Черинг-Кросс-Роуд. Его любимым произведением в то время была симфония Сезара Франка, а любимым композитором — Бетховен.

Ранее я упоминал о том, что Ким не был гомосексуалистом. Я с удивлением прочитал, что после окончания школы Филби якобы утверждал, будто в Вестминстере «занимался содомией и подвергался содомии». С трудом верится, что такие инциденты вообще имели место или, более того, что он когда-либо мог рассказывать о них. Ким держался чересчур уединенно — так, что никто даже не видел, как он ходит в туалет, двери которого должны были оставаться открытыми; вообще, для многих оставалось загадкой, как он отправляет свои физические потребности. Он никогда не хвастался своими сексуальными успехами, ни в чем не признавался и не фантазировал. Даже впоследствии он редко касался своих обычных гетеросексуальных отношений. И при этом я даже представить себе не могу, кто в этом случае выступал в качестве его партнерши по таким отношениям. В Вестминстере было много примеров романтичной дружбы, но Ким, казалось, был равнодушен ко всем подобным развлечениям. Кроме того, мы наслаждались своим уединением в колледже. В спальне каждому была отведена отдельная кабинка — с занавеской, выполняющей роль двери, которая заканчивалась на высоте двух футов от пола, и входить в чужую кабинку строго воспрещалось. Прогуляться на природе было негде, не было даже стога сена, чтобы за ним спрятаться. Конечно, что-нибудь, вероятно, и происходило в выходные, когда мальчики, проживавшие в Лондоне, могли отправиться домой. Но гомосексуальные отношения и романтичная дружба в публичных школах редко могут долгое время держаться в тайне, если это вообще возможно; и имя Кима в этой связи никогда не упоминалось. Может статься, я был тогда чересчур наивен и все, в чем сейчас сомневаюсь, происходило у меня под носом, а я даже не подозревал. Но я по-прежнему не верю в эти истории, так как не получил убедительных доказательств обратного.