Читать онлайн «Женщина в жизни великих и знаменитых людей». Страница 41

Гейне и «Красная Зефхен»

Мудрено ли, что после двух неудачных страстей, пережитых как раз в самом начале расцвета сердечной жизни, Гейне стал погружаться в тихую меланхолию и искать утешения в романтических грезах, окрашенных мрачными цветами фантазии? Чтение книг, в которых изображались страшные картины или привидения, сделалось его любимым занятием. Этот романтик, которому суждено было нанести смертельный удар романтизму, с удовольствием останавливался на мрачных сторонах жизни, и чем суровее была история, тем больше интересовала она его.

В эту именно пору жизни поэт влюбился в дочь палача. Звал он ее «Красной Зефхен». Гейне великолепно описал свой маленький роман в «Мемуарах». Ему было в то время около 16 лет, ей столько же. Высокого роста, с тонкой талией, парой темных глаз с таким выражением, как будто они задали загадку и ждут ответа, в то время как рот с тонкими губами и белыми, хотя несколько длинными зубами как бы говорил: «Ты глуп и никогда не разгадаешь». Волосы у нее были красные — не рыжие, а именно красные, как кровь, и висели длинными локонами ниже плеч, так что она могла их завязать под подбородком. Получалось впечатление, как будто ей перерезали горло и оттуда красными потоками льется багровая кровь. Гейне чувствовал к этой девушке сильное влечение и признается, что она именно пробудила в нем любовь к народной поэзии, так как знала много народных песен и вообще влияла благоприятно на развитие его поэтического таланта. Вот почему написанные им вскоре после того «Traumbilder» носят такой мрачный колорит.

Среди многочисленных песен Иозефы (так звали дочь палача) была одна, в которой были такие стихи: «Отилия, моя милая Отилия, ты, конечно, не будешь последней, скажи, хочешь ли ты висеть на высоком дереве? Или ты хочешь плавать в синем море? Или хочешь целовать обнаженный меч, который судил Бог?» На это Отилия отвечает: «Не хочу висеть на высоком дереве, не хочу плавать в синем море, хочу целовать обнаженный меч, который судил Бог». Когда Иозефа однажды пела эту песню и, подойдя к последней строфе, обнаружила внутреннее волнение, Гейне был до того потрясен, что вдруг расплакался, и, бросившись друг другу в объятия, они долго оставались так со слезами на глазах.

Гейне и дочь палача, проливающая горькие слезы в его объятиях! До такого диссонанса мог дойти только один автор «Книги песен», вся жизнь которого представляла собой одну сплошную цепь диссонансов и противоречий.

Один или почти один раз Гейне мог считать себя не в разладе с окружавшей обстановкой; один раз ему можно было смело, не насилуя своей совести, сказать, что он встретил наконец женщину, которая достойна стать с ним рядом; но эта женщина была для него скорее идеей, чем женщиной. Мы говорим о знаменитой Рахили фон Фарнгаген, сыгравшей немалую роль в истории германской цивилизации.

О любви, о страсти тут не могло быть и речи. Рахиль была замужем, любила мужа, и нежное, но преступное воздыхательство или хотя бы безгрешный флирт были ей совершенно чужды. Зато в области благотворного влияния на поэтическое творчество Гейне женщине этой приходится отвести первое, если не единственное место. У нее был литературный салон. В этом салоне, где собирались лучшие умы того времени, высоко ставился культ Гёте, но и молодые силы находили в нем толчок для дальнейшего развития своего таланта.

Гейне был еще молод, когда впервые посетил салон гениальной женщины, и нисколько не удивительно, что он тотчас проникся благоговением к ней. «О чем только не упоминала она в течение часа беседы! — восклицает о ней один из ее современников. — Все, что она говорила, носило характер афоризмов, было решительно, огненно и не допускало никаких противоречий. У нее были оживленные жесты и быстрая речь. Говорилось обо всем, что волновало умы в области искусства и литературы». Она именно вместе с мужем, известным писателем, ученым и дипломатом, обратила большое внимание на поэтический талант Гейне, указывала на его недостатки, хвалила достоинства. Гейне часто говорил в своих письмах, что никто не понимает его так глубоко, как Рахиль. После отъезда из Берлина он находился в оживленной переписке с ней, что для него служило неиссякаемым источником удовольствия, как можно видеть из одного его письма к мужу Рахили: «Когда я читал ее письмо, мне показалось, как будто я встал во сне, не просыпаясь, и начал перед зеркалом разговаривать сам с собой, причем по временам немного хвастался… Г-же Фарнгаген мне писать совсем нечего. Ей известно все, что я мог бы ей сказать, известно, что я чувствую, думаю и чего не думаю».

С Рахилью Фарнгаген соединила еще поэта общая романтическая тоска по поводу того, что они родились в еврействе, между тем как еврейство противоречило всему складу их души и характеру. Он посвятил ей свое «Возвращение на родину», появившееся первоначально в «Путевых картинах», и писал в то время Фарнгагену, что этим посвящением хотел сказать, что принадлежит ей: «Пусть на моем ошейнике стоит: „J'appartiens a madame Varnhagen“».

Когда она умерла, он решил написать ее биографию, хотя и не исполнил своего намерения по разным причинам. Полную дань уважения Гейне отдал ее памяти в предисловии ко второму изданию его «Книги песен», в котором говорит: «Возвращение на родину» посвящено покойной Фарнгаген фон Энзе, и я должен похвалить себя за то, что первый публично почтил эту великую женщину. Со стороны Августа Фарнгагена было большим делом то, что он, отложив всякие сомнения в сторону, опубликовал письма, в которых обнаруживается вся личность Рахили. Книга эта вышла как раз в такое время, когда больше всего могла подействовать, утешить и укрепить. Она вышла в такое время, которое нуждалось в утешении. Рахиль как будто знала, какое посмертное послание суждено ей сделать. Она думала, конечно, что оно будет лучше, и ждала, но когда ожидание не прекращалось, она нетерпеливо покачала головой и, посмотрев на Фарнгагена, умерла, чтобы тем скорее можно было воскреснуть. Она напоминает мне сказание о другой Рахили, которая вышла из гроба и, стоя на дороге, плакала, когда дети ее шли в рабство. Не могу без уныния вспомнить о любвеобильной подруге, которая всегда относилась ко мне с неутомимейшим участием и часто немало тревожилась обо мне в ту пору моей юношеской надменности, когда огонь истины меня скорее разжигал, чем озарял.

Характер отношений между Гейне и Рахилью походил на его отношения с баронессой Гогенгаузен. Ее влияние на поэта было тем более велико, что она сама занимала место среди пишущей братии и даже писала стихи. Между прочим, она познакомила Гейне с произведениями Байрона, тогда Только впервые переведенными на немецкий язык. В салоне Гогенгаузен, в котором также собирались знаменитости того времени, его сравнивали с великим английским поэтом. Мерное время это ему нравилось, к тому же он всегда любил Байрона, как свидетельствуют сделанные им переводы некоторых произведений британского скептика и протестанта. Впоследствии он окончательно порвал с байроновским направлением, но сохранил к произведениям поэта то же чувство любви и удивления, а к баронессе благодарность за данный ею толчок к ознакомлению с ними. Почти до последних дней он находился с ней в переписке, и она же посетила однажды его в Париже, когда ее друг уже лежал прикованный к постели и когда встреча с желанным другом могла служить временным успокоением для его неизлечимых ран.