Читать онлайн «Женщина в жизни великих и знаменитых людей». Страница 38

Наконец между молодыми людьми произошло объяснение. Каролина рассказывает об этом: «Объяснение последовало в момент желания облегчить сердце, навеянного каким-то добрым гением. Моя сестра призналась ему в любви и обещала ему руку. Мы надеялись, что добрая мать, спокойствие которой было для нас свято, будет не против этого предложения, хотя внешняя обстановка и возбудит в ней раздумье. Но, чтобы не вводить ее в бесполезные заботы, мы решили держать дело в тайне до тех пор, пока Шиллеру не будет назначено хотя бы маленькое содержание, которым бы он мог упрочить свою жизнь в Йене». Для полного уразумения этих слов надо принять во внимание, что мать была против брака Лотты с Шиллером, у которого не было никаких средств к существованию, так как за свою профессуру в университете он не получал ничего. Счастье улыбнулось поэту: ему назначили жалованье в… 200 талеров. Это была ничтожная сумма, но она все-таки представляла нечто, и бездомный поэт, скитавшийся долгие годы на чужбине, мог наконец обзавестись собственным углом. 20 февраля 1790 года Шиллер обвенчался с Лоттой.

Для великого поэта кончилась пора тревог и скитаний. Шарлотта вся отдалась мужу. Шиллер всегда чувствовал потребность иметь около себя человека, который сколько-нибудь был бы чуток к его идеям, и таким именно человеком оказалась его жена. Она подслушивала его малейшие желания и водворила в его душе то спокойствие и равновесие, которые были так необходимы для будущей великой поры поэтического расцвета. Когда он заболел грудью — болезнь эта, как известно, свела его в могилу, — она не отходила от него ни на шаг, стараясь поддерживать в нем душевную бодрость, а когда он умер, отдалась всем существом воспитанию детей. Она умерла в 1826 году, через 21 год после смерти мужа, в объятиях любимых детей, благословляемая родиной, которая ей, ее благодетельному влиянию приписала большую часть произведений, созданных великим поэтом.

Если кому-либо из величайших поэтов мира можно было перед смертью воскликнуть словами Фамусова: «Моя судьба ли не плачевна!» — то это, конечно, Генриху Гейне[72]. И в самом деле, что может быть печальнее участи человека, который был пламенным патриотом и прослыл отщепенцем, ненавидящим свое отечество; который был мыслью прикован к родному краю, а телом к далекой чужбине; который был евреем, несмотря на то что он не любил еврейства; мечтал о женщинах, исполненных ума, энергии, чувства, а жил с гризеткой, подобранной на одном из парижских бульваров, никогда не читавшей его произведений и считавшей своим идеалом жизнь одалиски, лишенной труда, забот и дум о будущем?

Вообще вся жизнь Гейне сложилась из противоречий. Писатель, владевший немецким языком как никто после Гёте, вырос в среде, в которой говорили только по-французски, во французской части Рейнской области, и последние двадцать пять лет своей жизни принужден был провести во Франции. Издеваясь над романтизмом, он был сам наполовину романтиком. Он всей душой тяготел к мирной жизни под мирными небесами и вел бурное существование в постоянной борьбе со своими политическими и литературными врагами, находясь в самом очаге европейских тревог — в Париже. Певец униженных и оскорбленных, мечтая о счастливом времени, когда люди будут сидеть за одним столом всеобщего довольства, когда не будет ни плачущего горя, ни равнодушной тоски, ни продажного патриотизма, он всю жизнь сам горевал, сам томился безысходной тоской, заглушая душевные пытки раскатами язвительного смеха, в котором, однако, ясно чувствовались невидимые миру слезы. Наконец, когда он умер, о несчастном поэте никто почти не вспомнил в Германии, еще недавно наполненной шумом его имени, а за печальной колесницей его шли несколько человек, из которых половина состояла из газетных репортеров, обязанных по долгу службы присутствовать на похоронах всяких вообще знаменитых людей.

Противоречие это, как мы сейчас увидим, проходило красной нитью также и по семейной жизни поэта: Гейне провел много лет с женщиной, которая не только уступала ему по широте умственного кругозора (на примере Шиллера и Гёте мы видели, что в этом нет ничего необыкновенного), но вовсе не имела его, никогда не читала гейневских произведений и так-таки до конца дней своих не могла понять, за что считают ее мужа великим человеком. Даже мать и сестра не составляли исключения; поэт, который в своих язвительных стихах не щадил никого, не исключая лучших друзей и подруг, и во всем находил удобную тему для язвительной насмешки, подходил к матери или сестре с чувством глубокого уважения, с детской боязнью, с братской нежностью, с. любовью, граничившей с обожанием.

Что Бетти Гейне, мать великого поэта, имела благодетельное влияние на поэта — факт слишком известный, чтобы о нем нужно было распространяться. Она принадлежала к славному созвездию матерей, имена которых отмечены историей как светочи на жизненном пути вскормленных ими великих людей. Получив превосходное воспитание, владея в совершенстве французским и английским языками, она с самого начала явилась превосходной руководительницей сына, который ей именно обязан ранним развитием и любовью к литературе. Свободная от предрассудков, она и сыну внушила свободолюбивый образ мыслей, и это было ей тем более легко, что она сама была на первых порах его учительницей.

Гейне был живой ребенок, и ей стоило немало труда держать его в пределах, устанавливаемых добрыми нравами или приличием. Известен анекдот из детских лет Гейне. Мать поэта учила своих детей, что, будучи в гостях, никогда не следует съедать всего, подаваемого в тарелках, а непременно нужно что-нибудь оставить. Это что-нибудь носило даже особое название: «приличие». Точно так же она следила за тем, чтобы дети ее не набрасывались в гостях на сахар, подаваемый к кофе, и чтобы и тут они оставляли кое-что, т. е. опять «приличие». Однажды мать со всей семьей пила за городом кофе. Когда все вышли из сада, семилетний брат Гейне, Максимилиан, заметил, что в чашке остался большой кусок сахара. Думая, что его никто не видит, он быстро вынул его и положил в рот. Но Генрих видел и в сильнейшем страхе бросился к матери со словами: «Мама, подумай, Макс съел приличие!» Макс был наказан и потом уже никогда не лакомился «приличием».

Мать Гейне была очень музыкальна и учила сына игре на скрипке. Но Генрих не особенно любил это искусство, тем более что учителем его оказался человек далеко не добросовестный, чаще забавлявший ученика своей игрой вместо того, чтобы заставлять его самого играть. Зато правильно шло учение поэта, на которое мать обращала особое внимание. Еще совсем молоденькой девушкой она должна была читать отцу латинские диссертации, причем приводила иногда его в недоумение своими вопросами. Немудрено, что, сделавшись матерью, она все внимание обратила на развитие умственных способностей детей. Она же заметила в нем любовь к поэзии и всячески старалась разжечь в его душе божественную искру. Оттого-то впоследствии, уже будучи великим поэтом, Гейне так часто возвращался в минуты вдохновения к милому образу матери, посвящая ему лучшие минуты своих душевных восторгов и в нем отыскивая опору для примирения с невзгодами неустойчивого страдальческого существования. Какой, например, грустью и радостью в одно и то же время веет от удивительной его поэмы «Германия. Зимняя сказка», в которой поэт описывает восторг матери при возвращении сына с чужбины, — грустью по поводу печальной жизни и радостью по поводу встречи с родиной, одним своим присутствием способной разогнать эту грусть.