Читать онлайн «Дневник галлиполийца». Страница 3

В записках Н.Раевского много точно подмеченных психологических наблюдений, и это придает им весомую убедительность.

«Смотрю внимательно на этого полумальчика и вижу у него на лице ту же печать, что наложила на многих игра со смертью. Трудно сказать, в чем она, собственно, заключается, но воевавшего — хоть недолго — всегда можно отличить от не бывавшего на фронте».

Раевский выступает в своих произведениях как выразитель взглядов «среднего офицерства». И хотя организованная им в Галлиполи «Устная газета» и вызывала в его адрес обвинения в приверженности к «социалистам», он на деле и по убеждениям был последовательным антибольшевиком. Средний офицер, по его мнению, — главное действующее лицо в политической борьбе.

Каковы же были основные мотивы и цели этой борьбы? Долгие годы советская официальная пропаганда утверждала, что Белая Армия боролась за возвращение самодержавия и была спасительницей русской монархии. Откровения лидеров белого движения свидетельствуют об обратном. «Боже царя храни» провозглашали только отдельные тупицы, — вспоминал генерал-лейтенант Слащев-Крымский, — а масса Добровольческой армии надеялась на «учредилку», избранную по «четыреххвостке», так что, по-видимому, эсеровский элемент преобладал». В сохранившихся тезисах выступления Н.Раевского на одном из сеансов «Устной газеты», организованной, как мы говорили, по его инициативе в Галлиполи, проводится та же мысль: «Я считаю, как и многие, что вооруженная борьба с большевиками была бы изначально безнадежной, если бы она велась во имя реставрации. Поэтому я привел ряд заявлений белых вождей, сводившихся к тому, что нашей целью было и остается не воскрешение старого, а творчество нового. Ту же мысль я много раз повторял и в других прочитанных в Галлиполи докладах».

Раевский и его сослуживцы не теряли веру в победу «белой революции», их твердым убеждением было, что через два-три года большевистский режим рухнет, а пока нужно вырабатывать идеологию общего антибольшевистского фронта, постепенно объединяющегося вокруг генерала Врангеля.

В подобной политической атмосфере, делает неожиданный вывод Н.Раевский, генерал Врангель мог бы стать русским Бонапартом. Его охотно поддержала бы основная солдатская масса, ушедшая с ним в эмиграцию, у которой симпатия к генералу строилась на главном — убеждении, что «Врангель землю помещикам не вернет». Раевский не без удовольствия отмечает, что даже в изгнании популярность Врангеля не только не падает, но, пожалуй, даже растет.

Поэтому необходимо было, не теряя времени, действовать. Капитан Раевский предложил командованию создать систему политического просвещения солдат и офицеров, отсутствие которой было одной из причин разложения Добровольческой армии и в конечном итоге обусловило ее поражение. Необходимо было изо дня в день выковывать новое духовное оружие. В условиях, когда вот-вот рухнет большевистский режим и образуется идеологический вакуум, оно понадобится в первую очередь. Тогда-то, полагал Н.Раевский, «мы придем в Россию с определенной политической программой, и каждый офицер и солдат должен так же твердо знать это свое духовное оружие, как знает винтовку и пулемет. В гражданской войне армия не только воюет, но и проводит в жизнь те идеи, во имя которых она воюет... Необходимо, чтобы каждый из нас использовал время пребывания за границей и вернулся в родную страну, усвоив политическую идеологию своей армии».

Начав с создания «Устной газеты» в Галлиполи, Раевский долгие годы всем своим творчеством периода эмиграции «выковывал» это «духовное оружие», убеждая себя и других в его скорой необходимости. Но вот беда, те идеи, во имя которых оно создавалось, оказались непонятыми народом, ему ближе стали идеи противника, а для генерала Врангеля так и не наступило Восемнадцатое брюмера...

Олег Карпухин,

доктор социологических наук, профессор

11 октября.

После нескольких длинных переходов пришли в Покровское (верст 10 от Мелитополя) и стоим в резерве. Красная 2-я армия (конная) порядочно потрепала наш 2-й корпус, взяла все танки и 2 бронеавтомобиля. Остальные части, переправившиеся на правый берег Днепра, тоже потерпели неудачу и отошли. Какая разница по сравнению с тем, что делается в нашей дивизии! Все более и более убеждаюсь в том, что наши новые формирования, не имеющие добровольческого ядра, решительно никуда не годятся. Получается неразрешимая задача — чтобы пойти вперед, нужны добровольцы, а набрать их можно, только идя вперед.

Живем мирно, совсем точно и войны нет. Нервы приходят в порядок, и по ночам ничего во сне не вижу. На днях только снился мне покойный Женя Никифоров{1}, и я будто бы вел с ним длинный разговор, а в то же время чувствовал, что он давно умер.

Достал у местной попадьи (поговорив с ней предварительно о шуме моря и других хороших вещах) Гаршина и с удовольствием перечитываю его рассказы. Чувствуется, что он искренно описывает свои переживания. Очень мне понравилось в «Записках рядового Иванова» это место: «Мне случилось заметить, что простые солдаты вообще принимают ближе к сердцу страдания физические, чем солдаты из так называемых привилегированных классов (говорю только о тех, кто пошел на войну по собственному желанию). Для них, простых солдат, физические беды были настоящим горем, способным наводить тоску и вообще мучить душу. Те же люди, которые шли на войну сознательно, хотя физически страдали, конечно, не меньше, а больше солдат из простых людей... но душевно были спокойнее. Душевный мир их не мог быть нарушен избитыми в кровь ногами, невыносимым жаром и смертельной усталостью».

12 октября.

Скучно невероятно. В период боев я тоже не работаю по-настоящему. Нельзя же считать работой мои фейерверкерские обязанности — как-никак я кончил Михайловское училище одним из первых, четыре года боевой практики, три раза прошел Офицерскую артиллерийскую школу, а применить свои знания совершенно некуда. Но в бою, все-таки, хоть нервная работа громадная, а сейчас, в период затишья, абсолютно никакой.

Сидим в маленькой хате; тесно и грязно. На полу навалена солома, на которой спим ночью, и ее же топчем днем. Вшей там сколько угодно, но переменить солому лень. Опустились мы страшно и, наверное, дальше и еще сильнее опустимся. Б. и К. от скуки принялись чистить свои пистолеты. Я не могу доставить себе и этого удовольствия, потому что продал свой неразлучный маленький браунинг в Керчи, когда нашей больной компании было нечего есть.

Пахнет керосином. Стол завален пружинками, барабанами и другой «материальной частью». Иногда я с увлечением изучаю эту самую материальную часть (так было, например, а Артиллерийской школе) и старательно вожусь со своей единственной пушкой, а иногда надоедают и пушки, и ковка лошадей, вши, теснота, и вся наша, в конце концов, свински примитивная жизнь... Особенно осенью становится гадко на душе. Сейчас почему-то вспоминается фотография в «Illustration» с эпиграфом из Овидия: