Читать онлайн «Чехов плюс…». Страница 41

Это осмысление уже не классовое, как у демократа-шестидесятника, а почти религиозное – взыскание некоей истины, которую способны уразуметь избранные (в другом месте романа мелькает замечание об «аристократии ума и дарований» – еще одном эквиваленте понятия интеллигенция). Можно предположить, что именно такие требования, напоминающие пункты устава некоей религиозной общины, в действительности могли увлечь под знамена складывающейся русской интеллигенции целые поколения, и не обязательно одних разночинцев.

В конце романа намечено представление о божестве этой новой интеллигентской религии – это народ и Россия. Крутицын, увидев, как ремесленники-замочники в приокском селе Петрове изготавливают изящные замки ничуть не хуже английских, а получают за них гроши, размышляет о «мире пролетариата в когтях кулака и мироеда» и мысленно обращается к «людям науки и друзьям человечества» (читай – к интеллигенции): «Вот сюда, в подполья замочников, на многострадальную почву народного труда придем мы искупить все наши себялюбивые порывания, ей отдать наше душевное добро, не прося иного возмездия, кроме веры в наши смиренные начинания, кроме простого мужицкого спасиба» (24).

Заметим: это написано за четыре года до начала «хождения в народ», первой массовой акции русской интеллигенции. Поистине не зря Боборыкин казался Тургеневу редким образчиком сверхчуткого и сверхоперативного беллетриста-репортера, который описывает «жизненные факты за пять минут до их нарождения».[237] Живя подолгу за границей, регулярно приезжая в Россию на «разведку» и «съемки», Боборыкин особенно остро подмечал не только изменения в общественном движении и вновь возникавшие за время его отсутствия реалии русской жизни. Он нуждался в словесном материале для оформления своих наблюдений и оттачивал свою не только социологическую, но и лексическую наблюдательность. Он замечал только входившие в массовый обиход слова, вводил их в диалоги своих героев – и таким образом привлекал к ним внимание общественности, вводил их в общелитературный словарь.

Заканчивается роман «Солидные добродетели» описанием почти молитвенных чувств типичного русского интеллигента: «Все его существо было охвачено любовью к тому многообразному бытию, которое зовут родиной. <…> А посреди родной, некрикливой картины его духовный взор, с надсадой сострастия, обнимал безропотно идущего своей темной стезею кормильца-пахаря. Как глубоко несчастлив был бы он, если б мировое движение, мозговая работа, яркие цветы всесветной культуры оставили его в эту минуту безучастным наблюдателем того, что творится в одном углу вселенной, и не дали ему сил, держась за вечные устои, на которых зиждется людское преуспеяние, припасть горячими, любовными устами к матери Русской земле» (524).

Случаи употребления слова интеллигенция в его прежнем, отвлеченном смысле можно найти в последующих романах Боборыкина. В знаменитом «Китай-городе» (1882) одна из героинь характеризуется «тайными желаниями, замыслами, внутренней работой, заботами о своей «интеллигенции», уме, связях, артистических, ученых и литературных знакомствах» (Ч. 2, гл. XXI). Здесь интеллигенция значит уровень развития. Это показывает, что и более чем через десять лет после «Солидных добродетелей» значение слова и понятия не устоялось. И все-таки тот роман стал важным пунктом в истории наполнения этого понятия новым смыслом.

Учитывая, конечно, толкования интеллигенции в публицистике «демократического» лагеря, Боборыкин не ограничился только классовыми и только мыслительными аспектами понятия (образованные люди, «мыслящий пролетариат»). Центр тяжести он перенес с головы на душу и сердце. В его романе перечисляются отличительные признаки «так называемой интеллигенции», русской интеллигенции: неустроенность быта, житейские мытарства, «самолюбивые порывания», не слишком, может быть, богатый образовательный багаж и в то же время неустанный жар внутренней работы, жизнь по своему внутреннему идеалу, взыскание «грядущего града».

Это уже не только социологическое, но ценностное, моралистическое толкование. Такая «нормативно-ценностная» трактовка[238] понятия интеллигенция, предложенная П. Д. Боборыкиным, и утвердилась затем в русском словаре.

Это было лишь первоначальное определение особенностей русского интеллигентского морализма. Но важно отметить этот исходный пункт. Потом круг этих особенностей расширяется в произведениях Гл. Успенского, Короленко, Гаршина, Чехова, а в XX веке Булгакова и Пастернака (П. Струве назовет интеллигенцию «чувствилищем нации»). Можно отметить, что производные понятия интеллигентность, интеллигентный, потерять которые при любом историческом исходе судьбы интеллигенции было бы действительно жаль, восходят именно к этому последнему значению, смысл которого раскрывался всей совокупностью произведений русской литературы.

И через три с половиной десятилетия, напоминая о своем приоритете во введении в русский язык понятия интеллигенция, Боборыкин даст толкования его, реально сложившиеся к началу XX столетия: «интеллигенция, т. е. самый образованный, культурный и передовой слой общества известной страны. <…> самый просвещенный, деятельный, нравственно развитый и общественно подготовленный класс граждан. <…> собирательная душа русского общества и народа. <…> избранное меньшинство, которое создало все, что есть самого драгоценного для русской жизни: знание, общественную солидарность, чувство долга перед нуждами и запросами родины, гарантии личности, религиозную терпимость, уважение к труду, к успехам прикладных наук, позволяющим массе поднять свое человеческое достоинство. <…> Да здравствует русская интеллигенция!».[239]

Так заканчивал Боборыкин свою статью «Русская интеллигенция». В 1904 году, когда статья была опубликована, уже была реальной необходимость защиты русской интеллигенции и ее оправдания. Боборыкин в своей статье называет тех, кто, с различных позиций, выступал в то время противником русской интеллигенции – от представителей «ретроградного лагеря» до идеолога босячества М. Горького, от Льва Толстого до эстетов-декадентов. Интеллигенция в статье предстает защитницей некоторой территории, окруженной со всех сторон врагами и противостоящей им под едиными знаменами. Но увы, единство русской интеллигенции, о котором писал Боборыкин, к тому времени было мнимым. Это со всей очевидностью показали события ближайших лет.

Собственно, раскол был предопределен изначально, при самом формировании представления об интеллигенции и интеллигентности, и мы это видели на примере определений, дававшихся Ткачевым (классово-непримиримое, радикальное, впоследствии революционное направление) и Боборыкиным (направление культурно-гуманистическое, видящее цель интеллигенции в эволюционном преобразовании русской жизни). Но размежевания внутри интеллигенции на рубеже веков проходили и по множеству иных линий. Статьи сборника «Вехи» (1909), зафиксировавшего «поражение интеллигенции», пронизанного «критикой духовных основ интеллигенции»[240], писались не посторонними интеллигенции людьми, а представителями ее же особого крыла. Не случайно авторы, враждебно относящиеся к интеллигенции, – например, Толстой и Ленин, – хотя и с противоположных позиций, восприняли сборник как манифестацию наиболее характерных для русской интеллигенции свойств.[241]