Читать онлайн «Земля в огне». Страница 12

Однако от этого испытания меня тогда отделяли семь лет трудной службы на должностях командира взвода, роты, преподавателя автобронетанкового дела...

В конце 1934 года после окончания школы я был направлен в 27-й артиллерийский полк 27-й Омской дважды Краснознаменной имени Итальянского пролетариата стрелковой дивизии, которой в свое время командовал герой гражданской войны, кавалер четырех орденов Красного Знамени С. С. Вострецов, а затем К. П. Подлас. В память о годах службы в этой прославленной дивизии я храню, как реликвию, песню о ее боевом пути:

В степях приволжских, в безбрежной шири,

В горах Урала, в тайге Сибири,

Широкой грудью врагов сметая,

Шла с красным стягом Двадцать седьмая....

Ее видали мятежным мартом

На льду залива форты Кронштадта,

Сердитый Каспий, словно родную,

В волнах баюкал Двадцать седьмую.

Вот уже более сорока лет миновало с начала моей военной службы, а я не могу забыть ни самой дивизии, ни ее нерушимых боевых традиций, берущих свои истоки со времен гражданской войны. Для меня Двадцать седьмая - это первое посвящение в очень сложную жизнь большого боевого коллектива, его законы; это первая встреча с людьми, за жизнь, обучение и воспитание которых ты с первого же дня головой и партийной совестью отвечаешь перед народом, страной (а у меня в подчинении сразу стало 35 красноармейцев); это та самая школа, где ты одновременно учитель и ученик, первая твоя самостоятельная практика, когда ты должен поверить в свои силы и укрепить эту веру у своих подчиненных; это твоя первая радость от первого успеха, любовь к избранному делу, проверяемая в многотрудных походах, учениях, в суровом климате армейской жизни.

До сих пор помню первую короткую беседу командира дивизии К. П. Подласа с нами, молодыми командирами, о том, знаем ли мы, где нам придется служить, что это за дивизия, о том, что отныне мы самые богатые люди на свете, потому что стали наследниками бесценного клада: традиций единственной в мире Красной Армии - армии свободного народа. О том, что мы присягнули единственному на земле делу, которому клянутся жизнью своей.

Помню и рассказ комиссара артполка Сауткина о К. П. Подласе, его командирской твердости и человеколюбии, отваге и незаурядном боевом опыте. Вспоминаю о своем первом командире батареи Герасимове, о командире дивизиона Кабатчикове, о встрече с ними, когда, расспросив об устройстве с жильем, они первым делом повели на полигон и посмотрели, как умеет молодой командир решать огневые задачи. Это было испытание, после которого они, как бывалые мастера, решали: что можно доверить новому боевому товарищу.

Да, это было продолжение учебы, но только на живой практике, приближенной к боевой обстановке. И я через всю жизнь пронесу глубокую сердечную признательность этим первым своим военным учителям-практикам.

Надо сказать, что такое вот посвящение в армейскую службу в некоторой мере облегчило ее прохождение в последующие годы. Я всегда стремился помнить о первом уроке, полученном в 27-й стрелковой дивизии, об опыте, которыми она одарила меня прежде всего на своих полигонах, в поле, на стрельбище.

После окончания в 1935 году Ленинградских бронетанковых курсов усовершенствования комсостава РККА имени Бубнова я снова вернулся в Белорусский военный округ и стал командовать танковым взводом, а затем танковой ротой в 1б-й танковой бригаде. То было время активного развития стахановского движения, которое захватило и армию. И каждый из нас, командиров, стремился творчески решать задачу овладения боевой техникой. Каждый задумывался над тем, как выжать из нее максимум возможного, добиться превышения установленных нормативов. Помнится, готовились мы к тактическому учению. В ходе его предстояло форсировать водную преграду. Четыре танка соседнего батальона при попытке преодолеть брод затонули. Это ЧП не только насторожило, но и заставило всерьез подумать, как можно увеличить проходимость танков, а тогда у нас на вооружении были Т-26. На них разрешалось преодолевать брод глубиной не более 90 см. Стали мы искать способ превышения норматива. Подготовили приспособления, обеспечивающие герметизацию танка, нормальную работу двигателя, провели тренировки с экипажами. И нам "повезло". Брод глубиной 1 м 40 см покорился. Учение для роты было настоящим экзаменом. И нам удалось его выдержать. Шестнадцать танков из семнадцати благополучно форсировали реку и с ходу вступили в "бой".

Об этом опыте было доложено в Наркомат обороны. Наши бригадные умельцы высказали веские доводы о необходимости внести некоторые конструктивные изменения в новые образцы боевых машин.

Становление нас, молодых командиров, проходило в предгрозовую пору, когда на Западе уже сгущались свинцовые тучи войны. Это, безусловно, накладывало отпечаток на всю нашу армейскую жизнь, диктовало требование учиться военному делу с полным напряжением сил, не теряя времени. Частые подъемы по учебным тревогам были обычным явлением. Они постоянно держали нас под напряжением.

Осенью 1939 года для части войск Белорусского Особого военного округа прозвучала боевая тревога. По приказу Советского правительства войска Красной Армии выступили в освободительный поход в западные области Белоруссии, в котором мне довелось участвовать. А зимой 1939/40 года я получил первую боевую практику в ходе борьбы с белофиннами на Карельском перешейке, являясь командиром танковой роты 22-го легкотанкового полка.

Позднее наш полк перебазируется в Закавказье. Мне надолго запомнились гостеприимные селения и города Грузии и ее древняя столица Тбилиси, где наш полк 1 Мая участвовал в военном параде. В Закавказье я получил новое назначение: стал начальником штаба отдельного учебного танкового батальона 17-й легкотанковой бригады.

И вскоре - возвращение на родную белорусскую землю. Вначале в Пуховичи, в пехотное училище на должность старшего преподавателя автобронетанкового дела, а потом, в апреле 1941 года, под Минск, в Красное Урочище, где я принял танковый батальон в 26-й танковой дивизии, которой командовал генерал Виктор Тимофеевич Обухов. Ближайший наш полигон находился в районе населенных пунктов Малый и Большой Тростенец. Там, разбив лагерь в лесу, мы и занимались военной учебой вплоть до 21 июня.

Вечером того дня я приехал на побывку к семье в Красное Урочище. Трудно было представить себе, что шли последние часы мирной жизни. На рассвете сигнал боевой тревоги оборвал ее на целых четыре года.

В соответствии с планом развертывания войск вскоре мне было поручено приступить к формированию танкового полка в Красном Урочище. Личным составом полк был укомплектован за три дня. Танков и спецмашин мы почти не имели. Они должны были в ближайшее время поступить из Могилева, куда был направлен мой заместитель по технической части Ржевский. Однако новой техники - тяжелых танков KB и средних Т-34 - мы так и не дождались. Обстановка, очевидно, продиктовала другой вариант предназначения этой техники. На вооружении в полку были только 45- и 76-мм пушки, пулеметы и винтовки и несколько танков, Т-26. Все это мы незамедлительно привели в боевую готовность. Кроме того, в связи с надвигавшейся опасностью нами были приняты решительные меры по эвакуации оружия и боеприпасов, еще остававшихся на складах. За несколько дней и ночей, а работа шла непрерывно в течение суток, было отправлено 460 автомашин в формируемые части и соединения. Время торопило. С западных границ поступали тревожные вести.