Читать онлайн «Уильям Оккам». Страница 3

Первая проблема была сформулирована на сугубо теологическом языке и касалась вопроса о троичности божества. Она послужила одним из источников для возникновения философской проблемы универсалий (понятий высоких ступеней абстракции) и в определенном смысле провоцировала размышления о соотношении категорий единичного, частного и всеобщего. Вторая проблема, христологическая, формулировалась как вопрос о том, был ли Христос богом. Дискуссии вокруг нее способствовали постановке вопроса о соотношении бога, мира и человека, а в конечном счете об отношении общества к личности и личности к обществу. Третья проблема, антропологическая, ставила вопрос, может ли человек «спастись» сам независимо от помощи со стороны церкви, и была тесно связана с категориальным вопросом о соотношении свободы и необходимости. Оккам утвердительно отвечает на этот вопрос. Кроме того, философскими аспектами, несомненно, обладали проблемы «доказательств» существования бога, отношений разума и веры, а также структуры бытия, проблемы добра и зла, «сотворения» мира и «бессмертия» души.

Консолидации и оформлению схоластики способствовало отсутствие языкового барьера, столь характерного для философской жизни XVIII—XX вв. Все схоластики независимо от того, где они родились, выросли и трудились, пользовались в научных трудах и преподавании, как правило, латинским языком. Латынь выступала в роли международного языка науки и обучения на протяжении всего классического средневековья и эпохи Ренессанса, почти до середины XVIII в., хотя эта ее роль и начала ослабевать в XVII в. Оккам великолепно владел латинским языком; многие его сочинения являются записями его лекций. При этом процедура проведения лекций была весьма своеобразной: средневековый «профессор» читал книгу с кафедры, перемежая прочитанное комментариями.

Неотъемлемым элементом схоластического образования в университетах были диспуты, организация которых способствовала развитию теории и практики проведения дискуссий. Для получения ученой степени по окончании обучения студент был обязан принять участие в таком публичном диспуте: студент выставлял определенные тезисы, ему предлагались возражения, он должен был на таковые ответить и т. д. Эта процедура была принята и в Оксфордском университете, где учился Оккам, который по праву стяжал себе славу великолепного диспутанта. Диспуты протекали в очень напряженной эмоциональной атмосфере и нередко заканчивались столкновениями с применением физической силы.

К моменту выхода Оккама на философскую арену средневековья официальная схоластика достигла апогея в двух крупнейших школах XIII в. — томистов, объединившихся вокруг доктрины Фомы Аквинского, и скотистов, следовавших Иоанну Дунсу Скоту и придерживающихся противоположных томистам взглядов.

Томисты, неадекватно интерпретируя Аристотеля, попытались завершить процесс христианизации перипатетизма. Они яростно ополчаются против материалистического истолкования аристотелизма у аверроистов. Сам Фома Аквинский около 1269 г. вступает в исключительно резкую по тону риторическую, литературную полемику с последователями Аверроэса (Ибн-Рушда) в Парижском университете. Острие полемики он направил против тезисов своих оппонентов о вечности мира, смертности индивидуальной души, против монопсихизма и утверждения о том, что бытие (esse) не может быть неким придатком к сущности (essentia). Спор Фомы Аквинского с главой аверроистов Сигером Брабантским советский историк философии А. В. Сагадеев справедливо характеризует как выдающееся событие в интеллектуальной жизни XIII в. (38, 148—152).

В многочисленных новых понятиях и различениях позитивной части своего учения Фома буквально утопил суть аристотелизма. Достаточно сказать, что в составленном в 1949 г. словаре к полному собранию его сочинений половина специальных терминов (как отдельных слов, так и словосочетаний) относится к теологии, а остальные — к философии (67). В конечном счете Фома, как известно, подчиняет знание вере.

Скотисты весьма своеобразно реагировали на церковное осуждение аверроистов, последовавшее в 1277 г. С одной стороны, скотисты хотели бы отстоять религиозные догмы от критики вольнодумцев (сам Дунс Скот как-то сказал, что заблуждающиеся таким образом должны быть изгоняемы из сообщества людей), но с другой стороны, скотисты — за науку и хотели бы обеспечить ей возможность беспрепятственного развития. Несмотря на принципиальную несовместимость этих двух намерений, скотисты полагали, что нашли выход, видя его в теории двойственной истины. Согласно этой теории, церковное учение и философское суть две принципиально обособленные системы, у каждой из которых имеются свои специфические инструменты для постижения истины. Утверждая взаимную независимость науки и теологии, такая доктрина была тогда относительно прогрессивной, хотя и являлась своеобразной модификацией пресловутой компромиссной формулы «кесарево — кесарю, а божье — богу».

Глубокая методологическая противоречивость скотизма, стоявшего по ряду вопросов в оппозиции к томизму, уже таила в себе зародыш грядущего разложения схоластики, симптомами которого и были элементы волюнтаристского иррационализма и индетерминизма у Скота. В конечном счете Скот пришел к признанию безысходного дуализма разума и веры.

И томизм, и скотизм стали объектом обстоятельно аргументированной критики Оккама. Ни реализм томистов, ни концептуализм скотистов не представлялись ему подходящей основой для философского познания. В противовес им он выдвигает свой радикальный номинализм и последовательно проводит его во всех областях философии. Он бракует как излишние многие терминологические словосочетания в системах своих противников, выступает против допущения многих схоластических «природ» и «сущностей». Его знаменитая «бритва» (связанная с требованием отбрасывать лишние термины) срезает с живого «древа познания» паразитические терминологические напластования, напоминая нож садовода, удаляющий с растения лишние побеги. Он предвосхищает принцип простоты, этот краеугольный камень современной методологии научного познания. Руководствуясь своей «бритвой», Оккам едва ли не постулирует принцип материального единства мира: «...мне представляется, что на небе имеется материя того же сорта, что и в подлунных предметах, поскольку множественность никогда не следует полагать без необходимости... [Но] все, что может быть объяснено из различий материи по ряду оснований, — это же может быть объяснено одинаково хорошо или даже лучше с помощью одного основания (secundum unitatem rationis)» (12, II, q. 22, В, С, D, L)[2].