Читать онлайн «Карамзин». Страница 10

В Симбирске, рассказывает Карамзин, он «ходил в пансион и читал много книг русских». И это было главное. Учеба отнимала немного времени, и Карамзин в довольно короткий срок пребывания в пансионе смог основательно познакомиться с русской литературой.

Племянник И. И. Дмитриева М. А. Дмитриев, сын его старшего брата, прекрасно знавший быт старого Симбирска и по собственным впечатлениям, и по рассказам старожилов, несколько страниц в своей книге «Мелочи из запаса моей памяти» посвятил тому, что и как читали в старину. «Наша литература последней половины прошедшего века (XVIII) была не так слаба и бесплодна, как некоторые думают, — пишет он. — Она ограничивалась не одними цветочками, но приносила и плоды, которыми в свое время пользовались и наслаждались… По деревням, кто любил чтение и кто только мог заводился небольшой, но полной библиотекой», «читали с величайшим вниманием». Литература воспринималась и как часть общественной жизни, и как ее отражение. «Когда я был еще ребенком, — рассказывает М. А. Дмитриев, — дед мой, отец Ив. Ив. Дмитриева, разговаривая с своими гостями о времени Екатерины, о ее славе, о ее учреждениях, о хорошем и худом, приходил или в восторг, или негодование и, смотря по этому, посылал меня достать из своей библиотеки или Державина, или Хемницера; и я с чувством своего достоинства читал вслух перед гостями или оду Державина, или какую-нибудь басню Хемницера… Все слушали с уважением и с живым участием». Вспоминает он и о семейных чтениях романов: «Вся семья по вечерам садилась в кружок, кто-нибудь читал, другие слушали; особенно дамы и девицы. Какой ужас распространяла славная г-жа Радклиф. Какое участие принимали в чувствительных героинях г-жи Жанлис! — Страдания Ортенберговой фамилии и Мальчик у ручья Коцебу — решительно извлекали слезы! Дело в том, что при этом чтении, в эти минуты вся семья жила сердцем или воображением и переносилась в другой мир, который на эти минуты казался действительным; а главное — чувствовалось живее, чем в своей однообразной жизни».

Дмитриев описывает состав библиотек симбирских любителей чтения: все известные русские авторы были представлены в них, а также различные журналы. Кстати сказать, журналы в те времена не были журналами в сегодняшнем понимании, это были сборники, альманахи, отличавшиеся от книг лишь тем, что они выходили выпусками, с определенной периодичностью; их читали и перечитывали долгие годы. Особенно популярные журналы переиздавались: например, «Трудолюбивая пчела», издававшаяся в 1759 году А. П. Сумароковым, была переиздана в 1780-м, журнал Н. И. Новикова «Живописец», выходивший в 1772–1773 годах, переиздавался четырежды: в 1773,1775,1781,1793 годах.

Итак, Карамзин в симбирских библиотеках мог найти сочинения М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова, В. К. Тредиаковского, В. И. Майкова, М. Н. Муравьева, Д. И. Фонвизина, М. М. Хераскова, И. И. Хемницера, В. П. Петрова, И. Ф. Богдановича, Е. И. Кострова, Г. Р. Державина, М. Д. Чулкова, В. А. Лёвшина, по журналам познакомиться с современными поэтами и писателями. Видимо, он читал и исторические сочинения: пользовавшийся тогда большой популярностью многотомник «Деяния Петра Великого» И. И. Голикова, сборники «Древняя Российская Вивлиофика», издававшиеся Н. И. Новиковым.

С 1774 года Карамзин, по обычаю, был записан на военную службу, «состоял в армейских полках», находясь в домашнем отпуске «до окончания образования».

Когда Карамзину было 12 или 13 лет, по совету того же А. И. Теряева отец отправил его для продолжения учения в Москву в частный пансион профессора Московского университета Иоганна Матиаса Шадена, считавшийся одним из лучших учебных заведений подобного рода. Карамзин ехал в Москву с некоторым запасом знаний, приобретенных чтением и уроками графини и господина Фовеля, с желанием учиться.

В «Рыцаре нашего времени» он, рассказав о своем герое, легким пунктиром намечает его будущее.

Леон «мог уже часа по два играть воображением и строить замки на воздухе. Опасности и героическая дружба были любимою его мечтою. Достойно примечания, что он в опасностях всегда воображал себя избавителем, а не избавленным: знак гордого, славолюбивого сердца! Герой наш мысленно летел во мраке ночи на крик путешественника, умерщвляемого разбойниками; или брал штурмом высокую башню, где страдал в цепях друг его. Такое донкишотство воображения заранее определяло нравственный характер Леоновой жизни. Вы, без сомнения, не мечтали так в своем детстве, спокойные флегматики, которые не живете, а дремлете в свете и плачете только от одной зевоты! И вы, благоразумные эгоисты, которые не привязываетесь к людям, а только с осторожностию за них держитесь, пока связь для вас полезна, свободно отводите руку, как скоро они могут чем-нибудь вас потревожить! Герой мой снимает с головы маленькую шляпку свою, кланяется вам низко и говорит учтиво: „Милостивые государи! Вы никогда не увидите меня под вашими знаменами с буквою П и Я!“ („Паки и Я“ — то есть „Еще и я“. — В. М.).

Сверх того он любил грустить, не зная о чем. Бедный! Ранняя склонность к меланхолии не есть ли предчувствие житейских горестей?.. Таким образом, Леон был приготовлен натурою, судьбою и романами к следующему».

Впервые в жизни Карамзин уезжал из дома так далеко и надолго. Правда, в Симбирске Москва не считалась совсем уж чужим городом. Исторически сложилось так, что Поволжье более тяготело к Москве, чем к Петербургу. В старую российскую столицу ехали служить, отправляли детей учиться в пансионы и в Московский университет, многих москвичей связывали родственные узы с дворянством поволжских губерний. Достаточно вспомнить, куда и к кому самый московский барин грозится отправить огорчившую его дочь: «К тетке, в глушь, в Саратов!» В Москве живали наездами Дмитриевы, так что Карамзин и читал про Москву в книгах, и слышал рассказы о ней. Кроме того, в пансионе Шадена, как ему сообщили, учились Платон и Иван Бекетовы — двоюродные племянники мачехи.

Наверное, Карамзин чувствовал все то, что чувствуют мальчики, уезжающие из родного дома: и печаль расставания, и страх перед неизвестным, и любопытство. Выросший дома на воле, он, конечно, задумывался о том, каково ему будет в пансионе, ведь классическим образом учителя был суровый педант с розгой в руке. Скорее всего, в мыслях он сравнивал себя с героями прочитанных романов, отправлявшимися в плавание по бурному морю жизни, и, может быть, про себя, а может быть, и вслух произносил приличествующие случаю фразы. А может быть, удивлялся и огорчался, что его отъезд не соответствовал романным описаниям, как это было и с И. И. Дмитриевым, когда тот однажды ехал из деревни в Симбирск.