Читать онлайн «Книгоиздатель Николай Новиков». Страница 5

Новиков в вопросах издательской политики занял раз и навсегда принципиальную позицию, исключавшую любые компромиссы с совестью ради приобретения материальных выгод. Выпуская в свет осенью 1768 г. три тоненькие книжечки стихов своего сослуживца по секретарской работе в Комиссии, талантливого и самобытного поэта В. И. Майкова [12], он едва ли мог рассчитывать на прибыль от их продажи. «Черт меня дернул, — жаловался Новикову полгода спустя другой писатель-разночинец А. О. Аблесимов, — приняться за самое разорительное упражнение, а именно: за стихотворство. Я сочинил сказки в стихах и хотел их напечатать, но от меня за напечатание требовали денег прежде напечатания. Вам без сомнения известно, что люди моего промысла деньги почитают редкостию, а еще больше те, которые от стихов пропитание имеют… Я искал долгое время, кто бы у меня книжку мою купил, наконец, нашел книгопродавца; я пришел к нему с авторским подобострастием и просил его, чтобы он книжку мою купил и напечатал. Господин автор, сказал он мне, знаете ли вы, что платить деньги за напечатание стихов так же прибыльно, как и платить за папские индульгенции. Я опытами узнал, что стихами расторговаться никакой нет надежды» [13].

Бедственное положение российской Музы в те дни стало притчей во языцех. Читающая публика не желала замечать ее существования, и нужно было обладать незаурядной прозорливостью, чтобы пойти против течения. Новиков не испугался трудностей. Сознание огромной общественной значимости начатого им дела поддерживало издателя в часы сомнений, и он, невзирая на убытки, выпускал сочинения своих друзей и единомышленников, писателей-разночинцев М. И. Попова, В. И. Майкова, А. О. Аблесимова и И. А. Дмитревского. Заметим, что убытки были не так уж велики. Тираж в 60 экз. книжечки майковских стихов обошелся Новикову в 2 руб. 40 коп., 250 экз. «Сонетов» — в 3 руб. 24 коп. Такой расход был вполне по карману помещику средней руки, некоторая часть затрат несомненно возмещалась со временем, а о прибылях он пока еще и не думал.

Скептическое отношение читателей к трудам писателей-соотечественников далеко не всегда свидетельствовало об их космополитизме или невежестве. Даже самым ревностным патриотам наскучил традиционный репертуар русской словесности: панегирические стихи и доморощенные переделки чужеземных комедий. Стоило Новикову выступить в новом амплуа издателя остросатирического еженедельника, как к нему пришли слава и коммерческий успех. Выход первых номеров журнала «Трутень» вызвал в обществе огромный интерес Всех поразила злободневность и меткость обличительных зарисовок, независимость суждений и страстная публицистичность новиковского питомца. Казалось, что он подслушал то, о чем шептались в салонах и трактирах, сумел по тысяче мелких симптомов распознать признаки смертельной болезни, подтачивавшей русское общество.

Новиков был не только издателем журнала, но и самым активным его автором. Уроки, преподанные ему депутатами комиссии «о среднем роде людей», не прошли даром. С каждым днем он все больше убеждался в неизбежности острого социального конфликта между «благородным» сословием и угнетенными массами. Вить тревогу — вот что было, по его мнению, в то время высшим гражданским долгом. 25-летний журналист оказался прозорливее и дальновиднее убеленных сединами государственных мужей. «Они работают, а вы их хлеб идите». Избрав эти строки из притчи Сумарокова эпиграфом к «Трутню», Новиков прямо и открыто заявил читателям о своих политических симпатиях и антипатиях. Не индивидуальные человеческие слабости и пороки, а самые отвратительные язвы современного русского общества — произвол крепостников, лихоимство чиновников, космополитизм дворянских трутней — стали мишенью для стрел новиковской сатиры.

«Безрассуд болен мнением, — сообщал „Трутень“, — что крестьяне не суть человеки… Бедные крестьяне любить его, как отца, не смеют, но почитая в нем своего тирана, его трепещут. Они работают день и ночь, но со всем тем едва, едва имеют дневное пропитание, за тем что насилу могут платить господские поборы… Всевышний благословляет их труды и награждает, а Безрассуд их обирает». Рачительный хозяин 400 крепостных душ, Новиков не собирался добровольно расставаться со своими доходами и привилегиями. Его политическая программа была весьма умеренной. В то же время он хорошо понимал, что любому терпению угнетенных есть предел. Гневно осуждая беззаконие и произвол царских чиновников, он видел в них главных виновников народных возмущений. Жестокость и безнравственность дворянских трутней таили в себе, по его мнению, смертельную угрозу благополучию и самому существованию всего благородного сословия. И не только абстрактный гуманизм, но и элементарный здравый смысл подсказывал Новикову единственно реальное в тех условиях средство, способное хотя бы на время предотвратить острый социальный конфликт: дворянам лучше посту питься своими безрассудными прихотями, чем потерять все. «Ты сам ведаешь, — предупреждал он жестокосердного помещика устами нищего бобыля Филатки, — что твоя милость без нашей братьи крестьян никуда не годишься».

Казалось бы, Новиков выступил в «Трутне» союзником и даже последователем Екатерины II. Законность, гуманность и умеренность — эти основополагающие принципы государственного правления были торжественно провозглашены императрицей в «Наказе» Комиссии о сочинении нового Уложения. Провозглашены… и прочно забыты! «Отчего у нас начинаются дела с великим жаром и пылкостью, — язвительно вопрошал спустя несколько лет императрицу Д. И. Фонвизин, — потом же оставляются, а нередко и совсем забываются» [14]. Ответа он так и не получил. Новикову же вместо ободрения и поддержки дали понять, что он не в свои сани садится, дерзко поучая уму-разуму «больших бояр». Екатерина была не на шутку разгневана. История с Комиссией повторялась, и ее остроумный отвлекающий маневр грозил закончиться очередным политическим скандалом. Начальственные окрики «Всякой всячины» трудно даже назвать литературной полемикой. Первое время редактор «Трутня» пытался их не замечать или высмеивать. «Госпожа Всякая всячина, — сообщал он читателям, — написала, что пятый лист Трутня уничтожает. И это как-то сказано не по-русски; уничтожить, то есть в ничто превратить, есть слово, самовластию свойственное, а таким безделицам, как ее листки, никакая власть не прилична; уничтожает верхняя власть какое-нибудь право другим. Но с госпожи Всякой всячины довольно бы было написать, что презирает, а не уничтожает мою критику. Сих же листков множество носится по рукам, итак их всех ей уничтожить не можно»[15].