Читать онлайн «Шеллинг». Страница 11

Такой отправной пункт ясно очерчивается у Шеллинга в его признании природы «законодательницей для себя самой». «Природа довольствуется сама собой»; «природа обладает безусловной реальностью»; «природа обладает реальностью, которая проистекает из самой природы — она есть ее собственный продукт — из себя самого организованное и само себя организующее целое» (9, 130). Здесь очень отчетливо выражено тяготение мыслителя к материалистическому воззрению. Он определенно пытается принимать природу как она есть, без субъективных привнесений, и искать объяснение всего, что совершается в ней, из принципов, «которые заключены в ней самой» (там же). В русле этой кратковременной, не устоявшейся у Шеллинга тенденции в ранний, натурфилософский период его развития он стремился саму диалектику почерпнуть из изучения природы и осмыслить диалектический метод как способ действия самой природы.

В этом как раз и заключался запрос естествоиспытателей к философии: они ожидали получить от нее осознанное выражение (теорию) органичного своему предмету метода, к которому естественные науки стихийно влеклись в ходе собственного развития. Материалистический искус, тот крен к материализму, который мы выделили в качестве мимолетной, но важной тенденции, оказал свое благотворное воздействие на формирование натурфилософской диалектики.

Однако натурфилософия Шеллинга с самого начала находилась в связи с таким сопутствующим веянием, которое окрашивало ее в тона совершенно иного рода. Мы уже видели, что Шеллинг выявлял в науке вызревание духовного в лоне самого «объективного» и сам настойчиво проводил эту мысль применительно к развитию природы. Чтобы лучше определить эту линию, подчеркнуть ее значение и не смешивать с обратной ей (объективирование духовного), имеет смысл обратиться к соответствующему контексту, в котором она формировалась, — к мировидению немецких романтиков (Новалис, Август и Фридрих Шлегели), тесной связью с которыми отмечен период подготовки и становления натурфилософии Шеллинга.

Исходя отчасти из фихтевских (или сопутствующих им) принципов, творчески развивая их в соответствии с требованием фихтевской философии, предъявляемым ею к своим последователям, — творить! — романтики конкретизируют и перерабатывают сами основные категории этой философии. Принцип деятельности преобразуется в деятельность по созданию художественного произведения, абстрактное Я — в творческую личность (гений), не-Я — в творение художника. Последнее уже не есть мертвый «объект», ибо в нем живет вложенная в него художником душа. Сама природа в процессе художественного ее освоения подвергается творческой переработке, поэтизируется и предстает уже одухотворенной. Это уже «не та» природа, что дана внешнему наблюдению, а очеловеченная, хотя очеловеченная лишь субъективным образом — в фантазии и воображении.

У романтиков имеются две «природы»: эмпирическая и воображаемая, существующая и долженствующая быть; одна как у Фихте, предстоит человеку извне, дикою и суровою, лишенною разумности; другая дана во внутреннем созерцании — облагороженною и «окультуренною», не такою, «какова она на деле, но какой она возможна и какой она быть должна» (Новалис) (30, 135). Первая перевоплощается творческой фантазией во вторую. Процесс переработки — это привнесение в природу «души». В преобразованном виде природа выступает наделенной самостоятельностью, даже «первичной» и определяющей, а не определяемой. Но не такова она в первозданном виде, это «мы» делаем ее такою, вся деятельность признается проистекающей только со стороны субъекта, осуществляющего должное. В основе остается фихтевское представление о безынициативности внешней нам природы и об отсутствии в ней самой собственной устремленности к «очеловечению».

«Идеализирующий» аспект романтического подхода к природе (Новалис: «Природа есть чистая поэзия») Шеллинг направил и развил по руслу объективного идеализма: «Поэзии подобает быть скромной и не позволять высказываться одному только субъекту. Да будет она некиим внутренним событием, присущим предмету, как музыка сферам. Сначала поэзия самих вещей, и только вслед за нею поэзия слов» (14, 7, 145). Но объективный мир все же представляется Шеллингу «не чем иным, как первоначальной, еще бессознательной поэзией духа» (10, 24). «Мировая душа» оказывается у философа не просто названием или метафорой для выражения спонтанной активности и развития природы, но и понятием, действительно несущим в себе спиритуалистический оттенок. Шеллингово понимание сущности природы содержит в себе обе эти смысловые нагрузки, смесь их. Природа выступает у него поэтому как субъект и объект одновременно, или — поскольку она становится началом и принципом натурфилософии — как объективный субъект-объект в отличие от принципа наукоучения — субъективного субъект-объекта.

Ущербность момента персонификации в понимании природы проистекает из общей идеалистической установки сводить сущность человека к духовной сущности, отчего и получается, что гуманизм природы выступает в форме спиритуализма природы, очеловечение ее выливается в обожествление. Такая ситуация преодолевается, согласно Марксу, в обществе, где человек выступает вполне человечным во всех своих проявлениях и где ему открывается «человеческая сущность природы», а «природа становится для него человеком» не вследствие субъективной (в воображении) антропоморфизации ее, а вследствие действительной гуманизации; это общество означает «законченное сущностное единство человека с природой, подлинное воскресение природы, осуществлённый натурализм человека и осуществлённый гуманизм природы» (2, 589, 590).

Эмансипированная от уз, накладываемых на нее фихтевским субъектом, природа проявляет у Шеллинга свою ничем уже не сдерживаемую самопроизвольность, безграничную творческую мощь. Было бы недостаточно даже сказать, что она деятельна, ибо это указывало бы на нечто пребывающее, чему присуща деятельность. Природа у Шеллинга (как у Фихте Я) есть сама деятельность, бесконечный самосозидательный процесс, вечное становление. Первый подход к натурфилософии Шеллинг начинает с конструирования ее предмета. Предмет науки о природе не может быть просто «дан» нам готовым или преднайден без усилий к достижению его. Прежде чем ясно и отчетливо явиться перед нашим взором, он должен быть сначала сконструирован нами. Мы доподлинно знаем только произведенное нами самими. Если я действительно знаю что-то, так это свое дело, ибо я умею его делать. Другим известно, какою вещь стала в моих руках, я же знаю еще и то, как она становится, как производится. Для других она — предмет внешнего созерцания, для меня — предмет деятельности; для них она — некоторое бытие, для меня — произведение; другие от моего продукта как от следствия могут строить предположения о его причине и о том, как она могла действовать, я же знаю о себе как о безусловной причине, достоверно знаю, как я действую и как образую вещь, как произвожу следствие.