Читать онлайн «Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале». Страница 46

Перед тем как покинуть Париж, Дашкова хотела посетить Версаль в день, когда публика могла наблюдать, как Людовик XV и его семья принимают пищу во время торжественных обедов (grand couvert). Чтобы отправиться туда незамеченной, она приняла все меры предосторожности и маскировки. Она приготовила лошадей и наняла экипаж за городом, чтобы доехать с детьми до ворот Версальского парка. Версаль был доступен, поскольку ворота совсем не охранялись. Незамеченные, они прошли немного по парку, смешавшись с толпой, жаждавшей увидеть застольные привычки королевской семьи. Наконец, их препроводили в комнату, показавшуюся грязной и запущенной, где они ждали выхода королевской семьи. Дашкова «видела, как вошел Людовик XV, дофин, его супруга, принцессы Аделаида и Виктория, как они сели за стол и стали есть с большим аппетитом» (95/101). Экскурсия и успешный обман бдительности властей доставили Дашковой удовольствие. Когда герцог Шуазель, министр иностранных дел и фактически первый министр Франции, услышал о приключении Дашковой, он не поверил своим ушам. Он предложил устроить прием в ее честь. Для Дашковой, однако, это было невозможно, поскольку Шуазель когда-то оскорбил Екатерину. Используя свой псевдоним, она ответила, что мадам Михалкова не может принять приглашение и предпочитает в этом случае «осмотреть достопримечательности, а не знакомиться с высокопоставленными лицами, которых она, безусловно, ценит и уважает» (95/102).

Из Парижа Дашкова отправилась в Экс-ан-Прованс, чтобы провести там зиму с Кэтрин Гамильтон, ее отцом, братом, теткой, леди Райдер и другими английскими семьями. Она отдала дань местным минеральным источникам, продолжила изучать английский и путешествовала с Кэтрин в Монпелье, Марсель, Йер и вдоль Королевского канала. Несмотря на беззаботную жизнь на юге Франции, Дашкова осознавала политические перемены и приближавшиеся социальные потрясения в стране. Местный парламент провинции был распущен, а адресованные ей письма, особенно из Парижа, просматривались с подозрением и тщательно изучались. В одном из таких писем Дидро, по словам Дашковой, «показывал глубину и живость его ума» и точно предсказывал большие перемены в обществе и «свершившуюся во Франции революцию» (96/102).

В «Записках» Дашкова представляет разрушение приличий и порядка во Франции через свое понимание приличного поведения и ощущение принадлежности к социальной и интеллектуальной элите. Относясь критически к знакомым ей формам абсолютизма, она обычно болезненно реагировала на любое ограничение ее личной свободы. Она вполне сознавала себя дворянкой и в кризисные моменты весьма охотно вспоминала о своем высоком статусе. Например, Дашкова описывает вечер в Лионе, когда она была на спектакле в местном театре вместе с Каменской, Кэтрин Гамильтон и леди Райдер. Они с удивлением обнаружили, что их ложу заняли четыре «дурно воспитанные» женщины из Лиона, как Дашкова саркастически их назвала, которые отказались уйти, даже когда капельдинер объяснил им, что ложа предназначена «знатным иностранкам» (97/103). В рукописной копии «Записок», которую читал А. С. Пушкин, дашковская характеристика этих женщин из Лиона подчеркнута. На полях поэт написал: «Дидро, учитель и апостол равенства, которым автор восхищается, так бы не выразился»[275]. Рассерженная, что ее место в театре занято другими, Дашкова пошла к выходу и попала в значительно более неприятную и даже опасную ситуацию. Солдаты, охранявшие вход в театр, прикладами мушкетов сдерживали беспорядочную толпу. Попавшая в общую давку, Дашкова получила удар и чуть не упала на пол. Чтобы высвободиться, она отбросила свой маскарад простолюдинки, вернула себе титул, пол и связанные с ними привилегии и назвалась княгиней Дашковой. Когда солдаты препровождали ее к экипажу, Дашкова пожаловалась на жестокое обращение, которому подверглась, однако последствий это не имело.

Весной 1771 года настало время отправиться в Швейцарию для встречи с Вольтером, писателем, который повлиял на нее в ее юные годы более, чем кто-либо другой. На следующий день после прибытия в Женеву она поинтересовалась, может ли он ее принять. В четверг, 9 мая 1771 года, «Фернейский старик», как Вольтер сам себя называл, «почти поседевший и дряхлый»[276], пригласил Дашкову и сопровождавшую ее компанию поужинать с ним и его племянницей[277]. Дашкова вместе с Кэтрин Гамильтон, Каменской, леди Райдер и Иваном Воронцовым прибыла в замок Ферней для встречи с ослабевшим и больным философом, которому было уже семьдесят шесть. Дашкова следовала по стопам других русских, таких как братья Шуваловы и Дмитрий Голицын, выразивших свое уважение фернейскому мудрецу. 10 мая, в день встречи, Дашкова было полна ожиданий, воображая себя слушающей с благоговением слова своего учителя. Театральная и нарочитая манера Вольтера немедленно ее разочаровала. Он казался неискренним и притворным, когда «поднял обе руки, как делают в театре», и воскликнул: «До чего же ангельский голос!» (99/105). Когда Дашкова подарила Вольтеру экземпляр переведенной на французский язык проповеди митрополита Платона, произнесенной у могилы Петра Великого, он, еще не прочитав, назвал ее одним из лучших когда-либо написанных документов и уверил княгиню, что это произведение достойно «самого греческого Платона!»[278].

Но Дашкова тоже играла роль, поскольку во время этого путешествия по Европе она прилагала все усилия, чтобы реабилитировать себя в глазах Екатерины и вернуть ее дружбу. Слова Дашковой были продуманы заранее, она произнесла их, прекрасно понимая, что они дойдут до императрицы. У Вольтера она заметила вытканный на шелке профиль Екатерины, изготовленный Филиппом де ла Салем. Когда разговор перешел на Екатерину, она посмотрела на портрет и ее глаза наполнились слезам и. Она надеялась, что Вольтер напишет Екатерине, что произошло и как Дашкова предана ей. Через пять дней после встречи Вольтер действительно высоко оценил Дашкову в письме Екатерине, назвав ее верноподданной императрицы и описав, как глаза Дашковой затуманились, когда она увидела портрет[279]. Екатерина ответила в июне 1771 года, что четырехчасовой разговор Вольтера с Дашковой служит доказательством дружбы между императрицей и ее верноподданной[280]. Спектакль имел желаемый эффект: по возвращении в Петербург Дашкова встретит изрядно смягчившуюся к ней императрицу.

Из-за того, что Вольтер сильно страдал от нескольких болезней, среди которых было геморроидальное кровотечение, слуга и племянница помогали ему устроиться за столом, причем он встал на колени в кресле, повернувшись спиной к гостям, одетый в robe de chambre[281], поскольку давно не мог одеться никак иначе. Оценивая племянницу Вольтера, которая была его любовницей и автором нескольких рассказов и, по крайней мере, одной пьесы, Дашкова сочла, что «ум ее был слишком неповоротлив» (99/105). В общем, беседа за ужином была неинтересной, а сам первый визит — разочаровывающим. На следующий день, однако, княгиня смогла провести некоторое время с Вольтером наедине в его кабинете и в саду с великолепным видом на Альпы. Теперь она нашла его «таким, каким представляла, читая его произведения» (99–100/105). Они обсуждали политику, турецкую войну и переговоры о мире, а особенно «северную Семирамиду», то есть Екатерину. В письме своему другу, философу Мармонтелю, от 21 июня 1771 года Вольтер писал, что Дашкова, так же как Екатерина, предана идеям Просвещения и что она — «героиня, которая борется за вас»[282]. Тем не менее Дашкова почувствовала легкое разочарование и не описала в подробностях свои разговоры с Вольтером в отличие от бесед с Дидро.