Читать онлайн «Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале». Страница 29

Внутреннее, эмоциональное отчуждение было для Дашковой очень болезненным, и когда она потеряла дружбу и поддержку Екатерины, то почувствовала себя очень одинокой. Присоединившись к заговору против Петра III, Дашкова пошла против своей семьи в надежде создать иной, необычный союз с Екатериной. Однако при этом она пренебрегла важнейшими правилами приличия, и это ее решение должно было иметь как личные, так и политические последствия. Она нарушила одно из самых строгих табу русского общества XVIII века — святость семьи и послушание дочери отцу. После переворота она обратилась к Никите Панину, которого считала одним из самых образованных и уважаемых людей Российской империи. Британский посланник Джон Хобарт, второй граф Бэкингемшир, в своих депешах подтверждает ее близкую связь с группой Панина[173]. Дашкова тем самым присоединилась к новой «семье», которая была фактически придворной группировкой, и с этого момента ее судьба была связана с интригами и политическими превратностями группы Панина. В соответствии с этим М. М. Сафонов отмечает: «Борьба между сторонниками Екатерины, братьями Орловыми и приверженцами цесаревича Павла объясняет нам самые темные места биографии Екатерины Романовны»[174].

Предательство Дашковой клана Воронцовых при дворе было больше чем семейным делом. В XVIII веке, по крайней мере до появления Потемкина в 1770-х годах, русский двор и правительство контролировались не политическими партиями как таковыми, но широкими коалициями могущественных семей и их родственников (родами или кланами)[175]. Эти властные структуры представляли собой в основном личные союзы друзей, родственников и любовников, имевших общие стремления и цели. Они не были четко ограниченными группами с хорошо определенными политическими программами. Скорее, эти многочисленные кланы состояли из обширных сетей, объединенных общими взглядами, интересами, патронажем и родственными отношениями. Это было время, когда аристократические олигархические кланы обладали в России огромной властью и даже могли сажать на трон или свергать монархов. В середине века, в эпоху правления императрицы Елизаветы, именно клан Воронцовых вместе с кланом Шуваловых контролировал внутренние и внешние дела Российского государства. Во время царствования Екатерины многочисленная группа под руководством Панина противостояла братьям Орловым и их сторонникам, таким как Бестужев-Рюмин. Главное различие этих двух группировок состояло в том, что Орловы защищали авторитарные формы правления, а Панин объединял тех дворян, которые хотели ограничить власть монарха законом. Первая окружала императрицу Екатерину, вторая была более тесно связана с малым двором и великим князем Павлом. Как и Дашкова, группа Панина выступала против немедленного возведения на престол Екатерины, растущего влияния братьев Орловых и, как им казалось, очевидного игнорирования права Павла на наследование. Они участвовали в перевороте не для того, чтобы посадить на трон Екатерину, но с желанием свергнуть Петра III. Группа Панина включала таких важнейших государственных деятелей, как его родственник Иван Неплюев и граф Миних, а также Куракиных, Репниных, Леонтьевых, Еропкиных, Румянцевых и др.[176]

Группа Панина также вобрала в себя остатки свергнутой воронцовской группировки — самого Михаила Воронцова, его брата и племянников. Отказавшись от практики тех, кто в первой половине столетия захватывал трон военной силой, Екатерина не преследовала и не ссылала служивших Петру III. Мягкая, более просвещенная политика Екатерины разительно отличалась от жестокости императрицы Анны по отношению к матери Дашковой и семье Долгоруковых, а также от грубой ссылки Дашковой, последовавшей в дни правления императора Павла. Конечно, некоторые из Воронцовых были на время отстранены от власти, но многие вскоре вернулись и заняли важные посты. Хотя взгляды Михаила Воронцова и Никиты Панина в ряде моментов различались, у них было также и много общего. Например, воронцовская группировка способствовала освобождению дворян от обязательной государственной службы, а группа Панина продолжила попытки ограничить власть императрицы путем включения ведущих аристократических семей в управление Россией. Во внешней политике Воронцов и Панин не сходились: Воронцов предпочитал про-французскую ориентацию и более близкие связи с Австрией, тогда как Панин призывал к союзу с Пруссией и Данией в «Северном согласии».

Как и Панин, Дашкова мечтала о времени справедливости и учености, о новой эре рационального просвещения, введенного образованным и свободным от притеснений дворянством. Никогда не чувствовавшая себя хорошо при петербургском дворе, даже когда ее дядя возглавлял правительство, Дашкова теперь стала свидетельницей того, как этот двор трансформировался, как новые люди занимали властные позиции. Многие, изгнанные в предыдущее царствование, вернулись из ссылки, включая врага ее дяди бывшего канцлера Бестужева-Рюмина. Он прибыл 31 августа 1762 года, его прежний ранг и почетные награды были восстановлены, и он тут же встал на сторону Орловых. Другие, как, например, фельдмаршал Бурхард Кристоф Миних и Иоганн Герман Лесток — умудренные опытом старики, оба за семьдесят, а также Никита Панин, которому было далеко за сорок, направляли и поддерживали девятнадцатилетнюю Дашкову, у которой было, как она считала, «сердце, столь наивное и не искушенное в придворной жизни» (68/80). Хотя многие лица сменились, жизнь при дворе опять стала утонченной, элегантной и стильной, и она столкнулась с новыми впечатлениями и двусмысленностями, которые не могла вполне разрешить: «Эта живая картина, с быстрым выдвижением новых лиц и исчезновением других, заставила меня много размышлять, я стала умнее» (65/78). В июле манерная и театрализованная придворная жизнь содрогнулась, когда через шесть дней после переворота Петр III был задушен в Ропше, где содержался под арестом. Дашкова была ошеломлена непосредственной грубой реальностью убийства Петра: «Вдруг душа моя с ужасом встрепенулась от страшной действительности… Известие об этой катастрофе так оскорбило меня, такую мрачную тень бросило на славную реформу…» (65/-)[177].

Официально было объявлено, что бывший император умер от геморроидальной колики, но правда открылась в содержащем признание письме Алексея Орлова Екатерине: «Матушка Милосердная Государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу; но как перед Богом скажу истину, Матушка! Готов идти на смерть; но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда нас не помилуешь. Матушка — его [государя] нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на Государя! Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором [Барятинским], не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня, хоть для брата [Григория Орлова]. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил; прогневили тебя и погубили души навек»[178].