Читать онлайн «Троцкий. Характеристика (По личным воспоминаниям)». Страница 24

В изданном в первый же день переворота «декрете о мире» новое правительство обращается не прямо к народам воюющих стран, а «к правительствам и народам».

В то же время по армии Лениным рассылается воззвание, увещевающее солдат не дать «контрреволюционным генералам сорвать великое дело мира» и предлагается им самостоятельно выбирать «тотчас же уполномоченных для формального вступления в переговоры с неприятелем. Совет Народных Комиссаров дает вам право на это».

Однако, то ли правительства воюющих держав не передали своим народам большевистского «декрета о мире», по другой ли причине, но народы эти убийственно безмолвствовали.

Что же касается правительств, то Антанта совершенно недвусмысленно дала понять, что на сепаратный мир России с Германией она смотрит, как на измену союзникам, и всякие попытки большевиков в этом направлении встретят с её стороны должное возмездие.

Германское же правительство молчало и совсем, по-видимому, не торопилось откликнуться. Оно выжидало того неизбежного момента, когда, в результате вышеуказанного воззвания Ленина, русская армия станет совершенно небоеспособной.

Когда же ясно стало, что Россию уже можно брать голыми руками, германское правительство изъявило согласие на переговоры о перемирии.

Троцкий, смущённый было неожиданным для него результатом, или, скорее, безрезультатностью его дипломатического искусства, воспрянул:

«Если германский император вынужден принимать представителей прапорщика Крыленко и вступить с ними в переговоры, то это значит, что крепко русская революция наступила своим сапогом на грудь всех имущих классов Европы».

Забыв о том, что мир предполагалось заключить «через головы буржуазных правительств». Троцкий захлёбывается от счастья, что «германский кайзер с нами заговорил, как равный с равным» («Правда», 21-го ноября 1917 г.).

Всё шло, как по маслу:

«Германия и Австрия согласны на ведение переговоров о перемирии на основе советской формулы».

Восхищённым взорам Троцкого уже рисовались упоительный картины, как «сидя с ними (с правительствами Германии и Австрии) за одним столом, мы будем ставить им категорические вопросы, не допуская никаких увёрток… Под влиянием низов германское и австрийское правительства уже согласились сесть на скамью подсудимых! Будьте уверены, товарищи, что прокурор, в лице русской революционной делегации, окажется на своём месте» («Правда», 19 ноября 1917 г.).

Как только большевистские делегаты, сняв с глаз наложенные на них немцами повязки, подошли к тому столу, за которым сидят опытные германские дипломаты, генерал Гофман грозным солдатским окриком сразу вывел их из состояния сладостного гипноза, навеянного на них красивыми речами Троцкого, и дал им совершенно недвусмысленно понять, что они не равные, а побеждённые, и должны беспрекословно и без митинговых разглагольствований принять предписываемые им условия мира.

А условия эти были так тяжки и так безмерно унизительны, что даже большевистская делегация не решалась подписать их. Но что было теперь делать? Думать о сопротивлении было уже поздно: приказами и воззваниями о повзводном и поротном перемирии армия была окончательно разложена.

Троцкий, однако, не унывал и предложил, по его словам, «небывалый ещё в мировой истории исход: „Мы выходим из войны, но вынуждены отказаться от подписания мирного договора“». Большевистское правительство «не желает воевать с народом Германии… и вкладывает своё оружие в ножны»… «Российским войскам отдается приказ о полной демобилизации по всем линиям фронта»… «Защита его вверяется германским рабочим».

Небывалый в мировой истории жест был сделан. Что, в самом деле, значит гибель миллионов людей, целой страны, раз жест красив?

Но прозаически беспощадные немцы не дали ему даже эффектно закончить этот жест: перемирие кончилось, — заявили они, — и, раз мир не заключён, немецкие войска продолжают наступление. Немцы берут город за городом, не встречая никакого сопротивления. Большевистские комиссары, поручив защиту русского «социалистического отечества» немецким рабочим (одетым в солдатские мундиры), первые показывают пятки.

Пришлось, не закончив жеста, вернуться. Троцкий, не читая (опять эффектный жест!), подписывает условия мира, ещё гораздо более тяжкие и унизительные, чем первые.

Дипломатическая карьера Троцкого закончилась. Короткое время он был ещё продовольственным диктатором, успел объявить «беспощадную» войну мешочникам и скоро сделался военным министром.

Одновременно с принятием условий «архитяжкого мира» (слова Ленина) большевики лихорадочно берутся за организацию «Красной Социалистической Армии». Сначала она носит характер добровольческой, и на службу принимаются со строгим разбором. Впоследствии, с расширением военных операций, она превращается в обычную буржуазную армию с мобилизацией всего способного к ношению оружия населения и с суровыми карами для всех, уклоняющихся от военных обязанностей, к какому бы классу они не принадлежали.

С назначением Троцкого военным министром это превращение идёт ускоренным темпом. Выборы офицеров, всякие митинги солдат и «повзводные» обсуждения боевых операций и действий начальства (не говоря уже о «братании» и пр.), при помощи которых большевики так успешно разрушали армию Временного Правительства, — все это теперь строго преследуется. Вводится самая суровая дисциплина. К ненадёжным командирам приставляются политические комиссары, зорко следящие за каждым их шагом[19]. Семьи находящихся на фронте офицеров держатся в качестве заложников и подвергаются суровым карам, если провинившийся офицер оказывается вне пределов досягаемости.

Керенский, введший смертную казнь за измену на фронте, не подписал ни одного смертного приговора. Троцкий, отменивший смертную казнь, в применении «беспощадного расстрела» проявил ненасытность, прямо патологическую. К расстрелу он прибегает не только за измену «социалистическому отечеству», но и из личной мести.

В этом отношении одну из самых мрачных страниц его карьеры составляет дело капитана Щастного, который был казнён в личную угоду Троцкому тогда, когда отменённая большевиками смертная казнь ещё не была восстановлена.

Капитан Щастный был назначен большевиками начальником морских сил Балтийского моря. Он спас от немцев балтийский флот, находившейся в Гельсингфорсе, с большим трудом проведя его через льды до Кронштадта и устья Невы. Он пользовался большой популярностью среди матросов, и в виду своих крупных заслуг перед большевистским правительством, держал себя более независимо, чем это мог терпеть Троцкий; и его необходимо было устранить. Никакого определённого обвинения обвинителям не удалось формулировать. Ни одного свидетеля защиты не были на суд, и письменные показания неявившихся свидетелей (большевистских же комиссаров) не были допущены к прочтению. Единственным свидетелем был «свидетель» обвинения Троцкий, который произнёс такую речь, что обвинителю Крыленко ничего не оставалось делать.