Читать онлайн ««Дней минувших анекдоты...»». Страница 23

Грузинское население более или менее компактно проживало у Сионского собора, бывшего дворца царя Ираклия, у базилики Анчисхати. Поселение грузинских евреев было расположено от Серебряной улицы до синагоги. Множество кустарей всех национальностей из прежних цеховых объединений — «амкарств» — содержали свои маленькие лавчонки-мастерские, где можно было наблюдать за их работой, тут же можно было купить или заказать азиатские сапоги или чусты (тапочки), азиатскую одежду (чоху, архалуки, шаровары и пр.), каракулевую папаху, детскую люльку с чибухи (трубочкой, отводящей мочу младенца), медную посуду, ювелирные изделия и массу чего иного. Можно было полакомиться только что выпеченным в тонэ, аппетитно пахнущим грузинским хлебом или тонким армянским лавашем.

Здесь проживал работящий, доброжелательный, веселый люд, всегда готовый к шутке и розыгрышу. При этом складывались анекдоты, да и рождались они самой жизнью.

Каждый такой анекдот носил определенный национальный оттенок, без которого он вовсе не был бы смешным. В таких анекдотах не было ничего обидного — потому что в основе жизни города, порождающей подобные истории, было само дружелюбие.

Уже в наше время в районе старого города можно было услышать такие истории:

Житель Ленинграда заходит в хинкальную и спрашивает хозяина:

— Послушай, друг, а что такое хинкали?

— Ты что, в самом деле не знаешь, что такое хинкали? Иди сюда ближе. Кушай! Нравится? А ты откуда приехал такой темный?

— Я из Ленинграда.

— Слушай, это не тот город, что раньше Петроград назывался?

— Ну да, конечно.

— Я слышал, что у вас там в 17-м году заварушка была. Чем она закончилась?

Или такой:

Приезжий, наслышанный о тифлисской еде хаши, спрашивает холодного сапожника[5], у которого в кастрюльке мокнут толстые куски кожи для подметок:

— Слушай, друг, это у тебя хаши?

— Хаши!

— Налей-ка мне порцию.

После долгого, мучительного жевания клиент, расплачиваясь, говорит:

— Ты не думай, что я не понимаю в хаши. Твое хаши немного недоваренное.

Старый город очаровал меня еще в раннем детстве, когда мы ехали всей семьей мимо Шайтан-базара на семейные праздники к моей крестной, тете Елене Адельхановой, которая все еще жила в своем небольшом имении в Ортачалах. На таких празднествах я успел, наверное, побывать раза два или три. Для подобного путешествия нанимался фаэтон. Через Эриванскую площадь по армянскому базару, мимо грузинской, армянской церквей, синагоги и мечети мы попадали на татарский майдан, где располагалось шумное и веселое торжище — Шайтан-базар. Среди многолюдья — покупателей, продавцов и праздно шатающейся публики — нам, детям, бросались в глаза высоко вознесенные, пренебрежительно глядящие в мир головы верблюдов, впряженные в арбы, груженные фруктами и овощами, жующие свою бесконечную жвачку буйволы и волы, лошади с перекинутыми через спину хурджинами и ослики с двумя огромными плетеными корзинами по бокам.

На этом базаре, помимо овощей и фруктов, продавали баранов, домашнюю птицу, мясные и молочные продукты; охотники, обвешанные своими трофеями, торговали зайцами, фазанами и перепелками; рыбаки предлагали свежую, выловленную в Куре рыбу; персы — восточные сладости, дыни, рис, изюм, урюк. Над площадью стоял веселый ор, каждый продавец громко и азартно, а порой и остроумно нахваливал свой товар.

Пройдясь с нами, детьми, по базару, мой отец в качестве традиционного подарка покупал своей сестре большую, вплетенную в ремни из какого-то эластичного высохшего растения дыню, после чего наше путешествие продолжалось. Дорога шла по берегу Куры мимо знаменитых бань, района Харпухи, развалин бывшей восточной стены города, где, защищая город от Ага Мохамед-хана, полегли 300 арагвинцев, на противоположном скалистом берегу, поражая наше воображение, висели над Курой, как ласточкины гнезда, жилые дома Авлабара…

Город кончался, но вскоре у самого берега проявлялись два довольно обширных по площади одноэтажных строения. Это были бывшие Адельхановские заводы — кожевенный и войлочный, а за ними обувная фабрика. Эти предприятия когда-то снабжали весь Кавказ бурками, сапогами, разной обувью, седлами. Фирменные магазины Адельханова торговали в Петербурге и Москве. Предприятия эти были разрушены после революции.

Еще через полкилометра мы въезжали в ворота имения тети Елены. Жила она в двухэтажном особняке посередине огромного сада на берегу Куры. В памяти остались такие пустяки, как очень ароматный кофе со сливками, свидание с большой, очень породистой дойной коровой, птичник, где помимо привычных кур и петухов клевали корм круглотелые пестро-серенькие красноголовые цесарки. Получить цесарочье яйцо на Пасху было нашим всегдашним горячим желанием, так как его толстая скорлупа позволяла побеждать в веселом соревновании — бое крашеными яйцами. Имение тети Лены представлялось мне настоящим раем…

Лет 35 тому назад, когда в Тбилиси из Сан-Франциско приезжала моя сестра Лизочка, мы минут за 15 добрались на машине до того «рая». Перед нами предстал обшарпанный жалкий домишко. Известие о том, что приехали «наследники», произвело большое впечатление. Множество женщин и детей высыпали на улицу и стали предъявлять к нам претензии по поводу отсутствия воды и удобств. Сортирный домик стоял в бывшем саду, превращенном в грязный пустырь, — все пошло прахом.

Есть такой одесский анекдот: «Вы знаете, при царе Николае зайдешь в магазин… Слева стоит бочка с красной икрой, справа — с черной икрой… Скажите, пожалуйста, кому мешали эти бочки?»

Этот вопрос повис, по-видимому, навечно над нашей страной — хочется все время спросить: — Кому мешали эти реки, озера, леса, деревья? Зачем разрушили дворцы и церкви? И главное — зачем убили или выслали столько умных, благородных и совестливых людей?.. Кому они мешали? Кому мешал старый Храм Христа Спасителя в Москве или красавица мечеть на тбилисском майдане? Нет ответа!

Однако вернемся к старому городу, из которого вверх по Сололакам — по району богатых негоциантов, предпринимателей и представителей нарождающегося капитализма, расходились торговцы фруктами и овощами — «кинто», покупатели старых вещей, мойщики ковров.

Ремесленники, носившие вне рабочее время черные чохи (откуда и происходит их тюркское название «кара чохели»), считались людьми серьезными и рассудительными, а торговцы-разносчики, известные под именем «кинто», были бесшабашными шутниками и балагурами.

Появлению кинто, предшествовал его зычный крик, разносящийся вдоль улицы и сообщающий о том, чем он торгует. Звучал он примерно так: «Помидори, бадриджани, сухой луки, немецкий слива!!!» Одеты кинто были весьма традиционно в черный архалук (кафтан со множеством мелких пуговиц), подпоясанный тяжелым, сплошь из серебряных чеканных накладок с чернением поясным ремнем. Шаровары были с напуском на мягкие полусапожки, из-под архалука на груди проглядывала яркая, обычно красного цвета сорочка со стоячим воротником. Кинто во множестве изображены на картинах Пиросмани.