Читать онлайн «Старый патагонский экспресс». Страница 39

Едва мы оказались в вагоне, мне стало ясно, чем мексиканские поезда отличаются от гватемальских. Я никогда не видел таких смешных маленьких вагончиков с огромными окнами, как эти четыре повозки из некрашеных досок, составлявших наш поезд. Стекол в окнах не было и в помине. Узкая колея напоминала детскую железную дорогу в каком-нибудь заброшенном парке аттракционов, и я никак не мог заставить себя воспринимать всерьез это транспортное средство. Сиденья тоже были какими-то детскими, и не успели мы тронуться, как все они оказались заняты. Мои колени упирались в колени сидевшей напротив индеанки. Как только поезд покинул станцию, она свесила голову на плечо, задрапированное красным одеялом, и заснула. Ее тощее неугомонное дитя — маленькая девочка в оборванном платьишке — не сводило с меня глаз. Никто из пассажиров не открывал рта — кроме тех случаев, когда надо было поторговаться с продавцами фруктов, атаковавшими нас на каждой станции.

Хотя я испытывал удовлетворение от сознания того, что эта поездка — продолжение пути, начатого две недели назад морозным утром в Бостоне, этот пассажирский поезд до столицы Гватемалы не сулил ни малейшего комфорта или приятной компании. И весь день, задыхаясь от дыма и испарений, мне придется терпеть грубое окружение, пока поезд тащится под влажным пологом джунглей. Джунгли — за исключением тех участков, когда к самой дороге подступали невероятно высокие деревья-великаны, — больше всего напоминали какую-то помойку: обрывки упаковок, веревок, помятые коробки и лохмотья, но все это было не делом рук человека, а всего лишь причудливо выглядевшими мертвыми листьями, лианами и цветами. Утро выдалось пасмурным и набросило на лес грязно-серое марево. Поезд раскачивался на рельсах, демонстрируя свои шрамы (дырявую крышу, расколотые сиденья) и то и дело останавливаясь в самых непредсказуемых местах, отчего казался не просто нереальным, а по-настоящему опасным созданием. На карте наш маршрут выглядел совсем простым (Веракрус — Тапачула — Текун-Уман — Гватемала) и не должен был занять больше двух дней. Однако карта меня обманула, и этот поезд, совсем по-человечески стонавший и кряхтевший на поворотах и подъемах, не внушал надежды когда-нибудь добраться до цели моих странствий. Другие пассажиры выглядели на редкость мрачно, как будто разделяли мои сомнения. Продвижению состава ничто не препятствовало, однако уже в каких-то трех метрах от колеи заросли были такими густыми, что даже не пропускали света.

Один житель Бостона оказался здесь в 1886 году и был настолько очарован дикой красотой этих краев, что прокладку железной дороги воспринял едва ли не с ужасом. Он представлял собой превосходный экземпляр ограниченного сноба, с пеной у рта воспевающего скитания по диким дебрям в компании индейцев и погонщиков мулов. Ивлин Во назвал свои путевые заметки «Когда движение в радость» (сама по себе фраза, достойная именно такого сноба) и насытил вступление к ним соответствующими трескучими фразами. «Старые путешественники отлично знают, как растворяется неповторимость любой страны под наплывом иностранцев, понастроивших здесь свои города и дороги», — сокрушается в своем произведении «Гватемала» некий Уильям Т. Бригхэм. (По-моему, это тот самый Уильям Бригхэм, который едва не отдал концы от удара током на Гавайях. Ему хватило ума прикоснуться к палочке, заряженной местным шаманом каким-то своим высоковольтным мумбо-юмбо.) Однако Бригхэм тут же уточняет причину своего страха: «Когда Северная железная дорога пройдет через Гватемалу, когда Трансконтинентальная железная дорога пересечет равнины Гондураса, а Никарагуанский канал соединит Атлантический и Тихий океаны, волшебство будет разрушено, караванные тропы поглотят джунгли, и путешествие через Центральную Америку станет таким же скучным, как поездка от Чикаго да Шайенна».

Ах, как же он ошибся!

Чиапас представлял собой пустыню — каменистый безжизненный пейзаж, которому как будто только предстояло покориться человеку. От самой границы Гватемалы начались предгорья, покрытые дикими непроходимыми чащами, где деревья изнемогали под тяжестью лиан. По мере того как мы поднимались к Коатепеку и Ретальулю, местность все больше напоминала тропики своей беспорядочностью: непролазные джунгли и редкие неуклюжие маленькие хижины. Симметрично выглядели лишь посадки сахарного тростника. В Мексике я уже видел скошенный тростник в грузовых железнодорожных вагонах. Здесь же его грузили на повозки и старые телеги, вереницами тащившиеся по дорогам. Неаккуратно увязанные стебли сыпались на землю, и оттого дороги выглядели так, будто здесь недавно пролетел жестокий ураган.

Свежесрезанный сахарный тростник придавал Гватемале характерный приторный запах. Люди с мачете насквозь пропитались этим сахаристым духом, и по мере того, как день становился жарче, этот дух тяжелел и скапливался в воздухе. Это был какой-то липкий яд, как будто дым от подгоревшего сиропа, с растительным привкусом и жгучим химическим послевкусием. Словно по всей стране хозяйки жгли сахар, прикипавший ко дну их кастрюль вязкой черной массой. Вероятно, этот тяжелый дух вкупе с раздолбанными повозками и потными крестьянами и должен был составлять прелести сезона сбора урожая в Гватемале — если кому-то по душе старообразный плантаторский уклад.

Рельсы то шли параллельно дороге, то пересекали ее, но почти никогда не попадали в густонаселенные места. Поселки были небольшими и убогими, и вообще в этой стране с автобусным сообщением все предпочитали селиться поближе к шоссе. Уже после нескольких остановок мне стало ясно, что этот поезд везет местных пассажиров — никто из сошедших с него не отдалился от дороги. Многие из тех, кто сел на поезд в Текун-Умане, собрались на рынок в Коатепек или Ретальуль или хотели попасть на побережье в двадцати пяти милях отсюда. К полудню мы были на станции «Ла-Демократия». Я уже успел утвердиться в заключении, что это было ироничное название, но, возможно, в каком-то смысле оно даже подходило к поселку, пропитанному сладкой вонью, чьи жители ютились в лачугах из соломы, картона и жести. Под завывания многочисленных радиоприемников они занимались своими делами: кто-то садился на автобус, кто-то торговал фруктами, но по большей части они просто стояли, кутаясь в свои одеяла, и пожирали мрачными взглядами наш поезд. Да, и еще грязные дети копошились у них под ногами. Правда, иногда вместо автомобильного хлама попадалась новая машина, а среди лачуг виднелся настоящий дом. Это дикое месиво под названием «поселок Демократия» действительно поражало своим разнообразием стилей, но вот насколько демократичным оно было на самом деле?