Читать онлайн «Побег генерала Корнилова из австрийского плена». Страница 30

В числе пленных офицеров были вызвавшие доверие Корнилова и скоро посвященные им в свои предположения, но были и такие, которым казалось лучше не говорить ни о чем. Понятно, установить точный критерий было трудно, так как нельзя же было основываться лишь на мнении, высказываемом в возникавших иногда спорах на политические темы. Правда, можно было иногда констатировать, что этот или иной человек, хотя и является моим политическим единомышленником, но в самом подходе его к решению какого-нибудь вопроса как-то неуловимо чувствуется отсутствие благородства, а другой – мой противник, но я не могу отказать его мнениям в честности, но ведь этого слишком недостаточно. Можно высказывать самые благородные мнения на словах и не быть благородным человеком. Установить чью-либо порядочность в условиях бездеятельности лазаретной жизни и отсутствия возможности как-нибудь проявить себя, было бы задачей почти невыполнимой, и поэтому, быть может, очень многие офицеры вполне порядочные и заслуживающие уважение не были посвящены в замысел побега.

Фамилии некоторых из офицеров, посвященных Корниловым в его планы, я, к сожалению, забыл и потому могу назвать далеко не все. Капитан Калусовский (какого-то из Сибирских стрелковых полков[57]), уже немолодой и болезненный человек, дальнейшая судьба которого мне неизвестна; капитан Савинов, с которым мне после пришлось встретиться в России (в июле 1917 года, когда мы оба были избраны общим собранием прибывших из плена инвалидов для предъявления Временному правительству требований [введения] смертной казни за измену и пораженческую агитацию, как на фронте, так и в тылу и [ее] принятия для восстановления дисциплинарной власти командного состава); прапорщик Фосс, или Фох, больной туберкулезом, и прапорщик Брестского пехотного полка[58] (не помню имени) Чуниховский – бравый офицер, выслужившийся из нижних чинов. Уже после побега генерала Корнилова из плена Чуниховскому удалось под видом нижнего чина попасть в солдатский лагерь с целью побега из него. Здесь одним солдатом-евреем был сделан донос на него австрийскому начальству; другие военнопленные евреи избили тогда доносчика и побудили его заявить, что донос его был ошибочным. Чуниховскому удалось получить назначение на работы куда-то на Адриатическое побережье, и он бежал из плена в лодке с несколькими солдатами, намереваясь достигнуть противоположного берега. Я не знаю, удалось ли им это или они погибли в море…

Вот и все фамилии, которые сохранила мне память, но их было более.

Но были, как я уже упомянул, в числе офицеров и люди, которых, казалось, надо было остерегаться. Таким казался генералу Корнилову прапорщик Б. (не называю фамилии, так как знаю глубоко порядочных однофамильцев его), бывший народный учитель Сумского уезда Харьковской губернии, студент консерватории, очень недурной музыкант и по внешности человек, заслуживающий доверия. Только значительно позже и я, и другие, знавшие его, могли убедиться, что опасения Корнилова насчет этого офицера были не напрасны.

Как раз накануне дня получения известия о мартовском перевороте несколько офицеров-инвалидов, находившихся в то время в инвалидном резервном госпитале в городе Брюксе в ожидании отправления на Родину, получили приглашение в местный солдатский лагерь на спектакль, устроенный самими солдатами. В числе офицеров были: поручик Липский, киевлянин родом, служивший в одном из стрелковых батальонов, расквартированных в Одессе, прапорщик Васьянов из города Судоры, Курской губернии, – инвалид с выбитым пулей глазом, я и упомянутый прапорщик Б.

Когда мы вошли в казарму, где помещался импровизированный театр, и занавес поднялся, со сцены раздались слова народного гимна, исполнявшегося артистами-любителями, как бы увертюра к спектаклю. Солдаты-зрители, поднявшись с мест, подхватили слова гимна; австрийские офицеры и солдаты лагерной комендатуры продолжали сидеть. Тогда прапорщик Васьянов громко на всю казарму подал по-немецки команду: «Встать, смирно!» Австрийцы рефлекторно встали с мест и вытянулись с рукой у козырька кепи…

И вот, когда на другой день пришло известие о мартовском перевороте, прапорщик Б., высказывавший до того монархическое воззрения, не только слишком внезапно превратился в социалиста, чтобы такому превращению поверить, но стал угрожать прапорщику Васьянову, что он донесет на него по возвращении в Россию – если правительство не арестует Васьянова, то тот будет растерзан солдатской толпой… Еще через несколько дней прапорщик Б. окончательно «самоопределился» и объявил себя украинским социалистом-федералистом, а еще позже и сепаратистом. Ясно, что его новоявленному социализму и украинству можно было верить столько же, сколько и его монархизму и что Б. не был ни искренним социалистом, ни убежденным монархистом, а просто был человеком безо всяких моральных устоев, спекулировавшим на высказываемых им политических взглядах, что и угадал в нем генерал Корнилов…

Кроме того, в Кёсеге находился в то время один лже-офицер, самозванство которого было скоро установлено. Выдавая себя за офицера одного из гвардейских кавалерийских полков, поляка по происхождению, он подал ходатайство о зачислении его в Польские легионы австрийской армии[59]. Случайно удалось установить, что он русский по происхождению и православный, никогда даже не служил в полку, который называл, а был околодочным надзирателем в Варшаве. В легион ему все же удалось поступить.

Замечу, что доктором Клайном около того же времени делалось предложение поступить в польские легионы австрийской армии еще одному из раненых офицеров – прапорщику Васильевскому, прехорошенькому мальчику, у которого после пришлось ампутировать ногу, хотя Клайн знал, что Васильевский – не поляк и не католик, а русский, уроженец Петербурга и православный. Предложение было отклонено.

Такое же предложение одним из офицеров местной комендатуры было сделано прапорщику Шелиго-Сочинскому, причем делавший предложение имел дерзость прибавить, что вряд ли в случае победы центральных держав Польша действительно получит независимость и вероятней, что все останется «статус-кво», но что во всяком случае ему-то, Шелиго-Сочинскому, представляется возможность из пленного стать снова свободным человеком, ухаживать за прелестными девушками и т. д. вместо того, чтобы томиться в четырех стенах. Он сказал также, что так как австрийское командование не имеет особых оснований доверять искренности поступления в легион поляков-офицеров русской армии, то большинство из них получают тыловые назначения, во избежание предательства или дезертирства обратно в русскую армию, но что это еще лучше для Шелиго-Сочинского, так как он будет, таким образом, застрахован от отправления на фронт, ранений и смерти. Шелиго-Сочинский ударил предлагавшего по лицу, о чем тот предложил промолчать и не доносить начальству.