Читать онлайн «Очевидец Нюрнберга». Страница 43

В конце концов Уинстон Черчилль стал премьер-министром. Когда я впервые услышал его речь, мой энтузиазм перешел всякие границы, и я испытал громадное облегчение от ухода Чемберлена. Чемберлен в моем представлении был тем угрюмым и вялым гитлеровским подпевалой с жестким воротничком вокруг тщедушной шеи, тем слабым стариком, который спасался под зонтиком, даже когда не было дождя. Я помню наш ужас от молниеносного падения Голландии и Бельгии, разгрома французской армии, забывшей, как сражаться, и, наконец, от феноменальной операции в Дюнкерке, когда британцы эвакуировали оттуда своих людей, но оставили вооружение.

Угроза вторжения теперь стала совершенно реальной. Мы по нескольку раз в день слушали новости, и казалось, что немцев ничто не остановит. Пересказывали истории о норвежских квислингах[12] и добавляли к ним истории о пятой колонне в Англии. Миф о нацистах как сверхлюдях разрастался, в то время как мир рушился под ногами Гитлера, и нас всех парализовал страх, что немецкий десант или пятая колонная в мгновение ока победит Англию. Приехав из Германии с ее ордами коричнево– и чернорубашечников в военных ботинках и ее похожих на роботов солдат в стальных касках, я стал опасаться за себя и за Англию. Теперь она казалась такой слабой по сравнению с Германией, завоевавшей большую часть Европы за три коротких месяца. От Кента немцы находились всего в тридцати с лишним километрах по ту сторону Ла-Манша. А еще за несколько недель до того я воображал, что в Англии всегда буду в безопасности. Теперь нацисты стояли у меня на пороге, и ко мне вернулись страхи, которые, как мне казалось, я окончательно оставил в Германии. Но Черчилль поднял Англию на борьбу, и он завораживал меня каждый раз, когда я слышал его по радио.

Одним субботним утром в мае 1940 года мистер Хоровиц, наш учитель истории, поднял меня в шесть утра. Он велел мне встать, одеться и собрать самое необходимое, потому что я еду в лагерь. Я сказал: «Я не просился в лагерь». Он сказал: «Я знаю, но ты поедешь в лагерь для интернированных». В прибрежной зоне, где находилась моя школа, все мужчины с немецкими паспортами старше шестнадцати лет были интернированы и отправлены в тюремные лагеря для граждан враждебного государства. Вероятно, это было сделано для того, чтобы защитить Англию от лиц, симпатизирующих нацистам, и диверсантов, которые могли оказать помощь немецкому десанту с моря или воздуха.

Похватав кое-какую одежду, туалетные принадлежности, паспорт, любимую перьевую ручку «паркер», подаренную Мириам Лил, и кое-какие учебники по математике и физике, я вместе с другими учениками и двумя учителями сел в полицейский автобус. Я думал, какая ирония судьбы, что мои спасители и защитники британцы сажают меня в тюрьму, тогда как всего за полтора года до того нацисты бросили моего отца в концлагерь.

У меня не было возможности попрощаться с братом, который еще крепко спал. Ему тогда было всего двенадцать лет, слишком мало, чтобы попасться под облаву. Когда меня, так называемого интернированного, увозили, я испытывал смешанные чувства. Одна моя часть аплодировала британцам за то, что они наконец-то начали действовать, а другая жаловалась: «Как глупо, что они сажают меня за колючую проволоку, когда я могу помочь им победить Гитлера!»

Вот так, под вооруженной охраной, я и отправился во мрак неизвестности пленником моих обожаемых англичан!

Меня занимал вопрос, не из-за того ли англичане интернировали меня, что в моем немецком паспорте на фотографии стояла печать в виде свастики и не было большой красной буквы J, что значит «еврей», как в паспортах немецких евреев, выданных им уже после того, как я уехал из Германии.

Я непоколебимо верил в британскую справедливость и был уверен, что когда они разберутся, кто я такой на самом деле, то правительство его величества тут же освободит меня, чтобы вместе воевать с общим врагом – с нацистами. Я написал его величеству королю и премьер-министру Черчиллю, что они совершили серьезную ошибку, интернировав меня – еврея, которому не терпится сразиться с немцами. Я одобрял их за то, что они поместили в заключение тех, кто мог помочь немцам. Но почему меня? Я же заклятый враг нацистов. Не знаю, дошли ли мои письма и прочитал ли их кто-нибудь; ответа я так и не получил.

Сначала мы остановились в импровизированном лагере в Мейдстоне, недалеко от нашей школы. В то первое воскресное утро нас накормили плотным английским завтраком из яичницы с беконом по-военному в жестяном котелке. Нас держали в сарае и выдали нам мешки и солому, чтобы набить тюфяки, солдатские матрасы. Огромный краснолицый майор средних лет из территориальной армии, это что-то вроде британской национальной гвардии, казалось, так же ничего не понимает, как и мы, когда я спросил его по-английски, когда меня отпустят. Он понятия не имел, кто мы такие. Он был настоящий бегемот, и я надеялся, что мне не придется полагаться на него, если надо будет защищаться от немцев.

Мы чистили отхожее место, выполняли работы в кухне и столовой и выходили на утреннюю перекличку. Чтобы отозваться на достойный парада рев главного сержанта – кокни, мы становились в ряд, который мог сойти за шеренгу. Несколько интернированных постарше было с брюшком, еще несколько хромали или сутулились; были и другие такие же нетерпеливые парни, как я. Коверкая все имена своим выговором, сержант вскоре бросил попытки заставить нас, проклятых штатских, стоять с армейской выправкой. Переклички постоянно прерывались, когда опоздавшие нарушали строй, торопясь засвидетельствовать свое присутствие намного позже после того, как сержант назвал их имена. Они умудрялись опаздывать, даже когда ничем не занимались.

Мейдстон, расположенный в зоне возможного вторжения, не годился для того, чтобы держать там лиц, подозреваемых в сочувствии немцам. Через неделю нас посадили на поезд, который с перерывами шел всю ночь. Сквозь щель в закрашенных окнах я различил сигнальную башню Рединга по дороге на запад. На следующее утро мы высадились в Ливерпуле, и потом на грузовиках нас повезли в Хайтон, в пригород, где недостроенное общественное здание превратили в лагерь для тысяч интернированных, собранных со всех Британских островов.

Благодаря беглому английскому и юношескому апломбу меня назначили в офицерскую столовую, где обедали командиры охранявших нас войск. Я прислуживал за столами, мыл посуду, подметал пол, ел сколько влезет и получал сколько угодно сигарет и вдобавок пару глотков пива и виски. Между работой мы, дневальные, с удовольствием играли в бридж, дротики и шахматы. Мы стали Очень Важными Персонами, потому что приносили сигареты, шоколадки и вчерашние газеты товарищам по лагерю.