Читать онлайн «Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана». Страница 97

Я воспользовался своим пребыванием во Франкфурте для продолжительных бесед со своим старым берлинским знакомым, ныне американским гражданином, человеком, обладавшим большим жизненным опытом и умением разбираться в сложнейших вопросах, которому поручили вести наблюдение за работой немецкой конституционной ассамблеи. Урожденный берлинец, он тем не менее предупреждал меня от придачи слишком большого значения плачевному состоянию Берлина, а также от принятия скоропалительного решения об объединении страны. Мысль об объединении двух существующих "Германий, с их разным социальным уровнем и сложившимися обычаями и нравами, казалась ему сопряженной со многими опасностями.

В частности, он отметил, что в советской зоне оккупации кое-что носило характер реальной социальной революции. Это единственное место в Германии, где феодализм был действительно искоренен. Если сейчас будет предпринята попытка объединить советскую зону оккупации с остальной Германией, может вспыхнуть гражданская война - даже с более широким размахом, чем в Испании. Но ведь ни Советский Союз, ни западные державы не буду спокойно наблюдать, если их друзья станут терпеть поражение, и непременно вмешаются. И тогда наступит конец существованию Германии, а может быть, и западноевропейской цивилизации. Поэтому нам надо понять, что только раздел страны может привести к консолидации Западной Европы. Объединенная Германия станет, скорее всего, чужеродным образованием в Европе. Соединение экстремизма, имеющегося в восточной зоне оккупации, с ингредиентами, существующими в Западной Германии, создаст политическую модель, далекую от западных концепций. (В словах его чувствовалось сожаление человека, родившегося в Германии.)

Говоря о Берлине, он сказал, что с ним (городом. - Дж. К.) не следует сентиментальничать и можно даже его покинуть. Он необязательно должен быть германской столицей. С началом "холодной войны" удержание города потеряло свою логичность и значимость, хотя и имело определенную психологическую подоплеку. Так что горевать тут нечего, разве что пострадают политики западных секторов да полиция, которые наверняка окажутся в коммунистических концлагерях.

Когда я его спросил, как могут повести себя русские в связи с таким развитием событий в Германии, он ответил, что, по его мнению, они не особенно станут возражать против установления тут границы, удовлетворившись теми выгодами, которые извлекут из руин польского государства. Однако не следует сбрасывать со счетов, что они обладают мощным и эффективным оружием в вопросе о беженцах. Если они предложат (или разрешат руководству СЕПГ предложить от своего имени) всем беженцам возвратиться в свои дома, это с энтузиазмом воспримут во всей Германии. И мало кто удержится от такого соблазна. Что касается других вопросов, то он считал, что коммунисты заинтересованы в революционных возможностях Рура. Настроения рабочих слоев населения этого региона таковы, что их нетрудно направить против Запада.

Далее я направился в Гамбург, где имел целую серию интересных и отчасти закрытых интервью. Не все они могут быть здесь приведены. Среди людей, их дававших, был мужчина, которого я охарактеризовал в своем дневнике как "издателя, полуеврея, находившегося долгое время в эмиграции... высокого, худощавого человека, в его запавших горящих глазах отражались последствия долгих переживаний и размышлений".

Он говорил о своей юности, считая, что в ней в общем-то все было нормально. Однако если у пожилых людей отмечались аспекты велико германского шовинизма, то у молодежи в то время не было никаких надежд, никаких перспектив в будущем. Многие хотели эмигрировать. Для этих молодых людей Германия перестала быть национальным домом, превратившись в национальную тюрьму. Эмиграция тогда разрешалась, и те, кто уезжал, были полны духа предприимчивости и воображения. В населении страны в основном преобладали женщины и пожилые люди.

Когда он стал говорить о политике союзников в отношении Германии, в его словах прозвучала горечь. К чему приводят эти полумеры, какая польза от робких шагов? Немцы будут оставаться инертными, пока не почувствуют собственной ответственности.

В частности, он предлагал покончить с денацификацией путем объявления своеобразной амнистии, чтобы положить конец этому мероприятию раз и навсегда. Он считал подходы к определению степени вины лиц, имевших в свое время то или иное отношение к нацистским организациям, слишком запутанными, субъективными, мало соответствующими действительной юрисдикции такой легальной процедуры. Закон должен быть обоснованным, без всяких исключений, исходить из ясных, четких, неамбициозных ситуаций и фактов и не использовать резиновых определений и концепций. "Разве с нас недостаточно, - восклицал он, - того зла, длившегося долгие годы, конца которому до сих пор не видно? Разве мы не знаем, что в свое время нацизм как явление нельзя было предать гражданскому суду, не говоря уже об объединениях "законников", не знающих закона?" Любые попытки исправить положение добавляли только новые несправедливости к старым, новые разногласия и вражду к прежним. Нас приучили к тому, что судам не нужно собирать факты, доказывавшие вину обвиняемых, и что рассчитывать на какую-то компенсацию за творившиеся злодеяния не приходилось. Чаши весов будут уравновешены только тогда, когда на них положат человеческие ошибки и заблуждения, а также слабости. Но и они не должны представать перед земным судом, ибо в противном случае мщение будет идти впереди закона.

Следующим я посетил Брауэра, бургомистра Гамбурга. О нем в моем дневнике я записал: "коренастый, крепкого телосложения блондин, выглядевший будто моим земляком из Милуоки".

Что-то американское в его облике, как потом оказалось, не было обманчивым: он действительно некоторое время жил в Соединенных Штатах и имел американское гражданство. В Германию возвратился по окончании войны и взвалил на себя тяжелые и неблагодарные обязанности. Конечно же он был старым социал-демократом, что позволило ему принять эту должность в Гамбурге - городе с живыми социалистическими традициями. Горечь и бессилие, явно звучавшие в его высказываниях, свидетельствовали о том, что он взялся за такую работу не из чувства личных амбиций.

"Гамбургские строения на 52 процента были разрушены, - рассказывал он. - Население сократилось вдвое, но быстро выросло, достигнув, по сути дела, почти довоенного уровня и составив 1 миллион 600 тысяч человек. Около 6 тысяч жителей возвращаются в город ежемесячно, занимая жилища, которые могли быть хоть как-то восстановлены. Вместе с тем, идет и новое строительство, так что население перебирается туда из лачуг и подвалов, а последние тут же занимаются беженцами из советской оккупационной зоны. Морской порт работает на 32 процента своей нормальной мощности, хотя уже восстановлен наполовину. Однако надежд на увеличение объема работ мало. Районы, тяготевшие к порту, разрушены, но некоторые верфи отчасти сохранились. Промышленность города в основном также разрушена ужасными бомбардировками. В результате этого реальная производственная база Гамбурга сейчас слишком мала для такого большого числа населения.