Читать онлайн «Кадеты, гардемарины, юнкера. Мемуары воспитанников военных училищ XIX века». Страница 2

Опомнясь несколько, почти каждый из нас спрашивал: кто первый закричал: вышли? Где приказ? Один из товарищей, не упомню кто, закричав: «Приказ у меня!» — бросился вниз по лестнице. Мы за ним, толкая и опережая друг друга, как бы боясь, что на последнего не будет распространена высочайшая милость. Выбежав на кадетский двор, мы окружили читавшего приказ. Целовали священный нам листок и передавали его из рук в руки. Затем плакали от радости, обнимали один другого и поздравляли с офицерством. Минут через пять уже никого не было на дворе, все разбежались: кто в роты, кто к родным, кто в квартиры, нанятые по случаю выпуска из корпуса. И я в числе прочих побежал в роту за шапкой, где уже нашел меня брат мой. Мы бросились друг к другу на шею и долго не могли проговорить двух слов. Наконец брат сказал: «Теперь я остаюсь здесь круглым сиротой, но дай Боже тебе счастья!» Я прижал его к моему сердцу, взаимно пожелал ему того же.

Я жил по выпуске из корпуса у доброй моей няни, которая, уступив мне свою кровать с занавесками, перебралась в той же комнате на печь. Старушка потчевала меня на славу, приготовляя ежедневно щи со снетками и гречневую кашу с конопляным маслом. В воскресные же и праздничные дни являлся на моем столе пирог с пшенной кашей. Эти не очень-то гастрономические блюда были объеденьем после корпусного стола, которым потчевали нас экономы.

До сих пор[1] я не забыл, с какою завистью смотрели мы, кадеты, на счастливцев, пользовавшихся покровительством старшего повара Проньки. Бывало, он присылал нам хороший кусок мяса или лишнюю ложку горячего масла к гречневой каше, составлявшей одно из любимейших кадетских блюд. Ни за что более не ратовали кадеты, как за эту вожделенную кашу! Случилось однажды, что вместо нее подали нам пироги с гусаками, то есть с легким и печенкой. Весь корпус пришел в волнение, и нетронутые части пирогов полетели, как бы по условию, со всех сторон в генерал-майора В.Ф.М., наблюдателя корпусной экономии. К счастью, пироги были мягки и не так-то допеченные, отчего пирожная мишень осталась неповрежденной. Долго искали зачинщиков детской шалости, но не могли найти, и директор <генерал-майор> Андрей Андреевич Клейнмихель сделал за нее всему корпусу строгий выговор. Подобные же пирожные баталии бывали в корпусе прежде и после нас, и гречневая крутая каша оставалась каждый раз победительницею пирогов с гусаками.

В то время мы не понимали причины кадетского покровительства каше, но впоследствии причина эта объяснилась мне в голодном столе, при котором гречневая каша как блюдо питательное должна была взять первенство над тощими пирогами с ароматною внутренностью давно убитого скота.

С сердечной признательностью вспоминаю имена корпусных начальников моих <…> и всех офицеров, людей отличнейшей нравственности, прямодушных и бескорыстных. Они обращались с нами, кадетами, как добрые отцы. Жестоких наказаний не употребляли, но виновным проступки их не дарили. Разбор производился по субботам, в умывальной комнате, куда приводились для наказания и записанные в классах. Милосердый Спаситель хранил меня от бед во все время пребывания моего в корпусе, продолжавшееся шесть лет. Товарищи любили меня, и начальники были ко мне милостивы.

Г-да учителя в средних и верхних классах были люди почтенные, знающие свой предмет и с любовью передающие его своим ученикам. <…> По математическим наукам я был одним из прилежнейших учеников, а по физике первый и самый доверенный профессора <Василия Владимировича> Петрова. Он посылал меня в физический кабинет за инструментами и прочим, в чем встречалась ему нужда для опытов. Нередко, объясняя предмет, он приказывал мне производить опыты. <…> Я исполнял приказание, и профессор, быв мною доволен, поставлял в пример всему классу и даже по выпуске моем часто вспоминал меня добрым словом. <…>

Мне остается сказать об учителях нижних классов. Они были люди добрые и знающие свой предмет, но некоторые из них столь бедные и угнетенные семейным положением своим, что дозволяли нам, кадетам, наполнять пустые карманы их кусками хлеба, выносимого нами из столовой, мяса, каши и масла в бумажках; последнее, подаваемое к столу в горячем виде, мы обливали квасом и сбивали ложкой до тех пор, пока оно <не> застывало. Из уважения к памяти их, как людей достойных лучшей участи, я не называю их по фамилиям.

При таких преподавателях не могли быть хорошие успехи в науках, да и вообще кадеты нижних классов, особенно же прапорщики (название, самопроизвольно присвоенное себе ленивцами, выходящими из Артиллерийского корпуса в армию), учились очень плохо, и прилежных было мало, да и те, увлекаемые примерами «стариков», то есть прапорщиков, дремали в классах, читали романы, временем же распевали песенки, переходя из pianissimo в forte и даже crescendo, если в коридоре не было дежурного офицера. <…> Много было у кадет и других шалостей, но всех их не вспомнить и не описать.

Начав очерк жизни моей с выпуска из кадетского корпуса, я должен упомянуть и о поступлении в оный. По кончине родителя моего, <отставного поручика> Василия Федотовича Вохина, последовавшей в 1799 году, <…> оказалось невозможным продолжать домашнее учение мое и брата Ивана, вследствие чего матушка решилась отдать нас в кадетский корпус. <…>

В то время было лишь три кадетских корпуса: 1-й, что был Сухопутный, 2-й, Артиллерийский и инженерный, и Морской. Ни в котором из них не было знакомых. Куда ни бросались матушка и дядюшка для определения нас, везде встречали препятствия и думали уже возвратиться в Псков, как однажды посетил дядюшку старый приятель его купец Зубчанинов. Узнав о стеснительном положении нашем, он сказал: «Да почему вы <…> не обратитесь с просьбою прямо к государю?» Дядюшка и матушка возразили: «Помилуйте, да если к вельможам нет доступа, то как же думать об утруждении просьбой государя?» — «А вот как, — отвечал умный Зубчанинов, — возьмите детей и явитесь с ними к разводу; государь увидит их и примет». Долго спорили и наконец решились испытать счастье. <…>

25 июля 1801 года <…> лишь только мы вышли из кареты, подъехавшей к дворцовому экзерциргаузу, как увидели едущих туда из Зимнего дворца нескольких генералов. Впереди других находился князь Ливен. Дядюшка смело подошел к нему и доложил, что он привез двух сирот, псковских дворян, и желает утрудить государя императора просьбой об определении в корпус. Князь Ливен, окинув нас глазами, сказал: «Хорошо! Дайте мне детей, — а нам: — Ступайте, дети, за мною». Мы не шли, а бежали за ним. Обратясь к одному из адъютантов, он приказал поставить нас на левый фланг имевших счастье представляться государю. Когда же император подошел к нам, то князь Ливен доложил: «Два псковских дворянина желают иметь счастье служить Вашему Величеству».