Читать онлайн «Дневники Фаулз». Страница 65

Однако тем временем мы, бледнолицые северяне, можем еще кое-чему поучиться.

Кессерис, 5 «В»: «Я хочу стать археологом и узнать побольше о древних людях, обладавших удивительными дарованиями».

12 января

Невероятно мягкая, ясная ночь; цвета не сливаются — матовое море, гармония белых домов и темных кипарисов. Была суббота, и днем преподавателей собрали, устроив поистине кафкианскую разборку. Главный вопрос в повестке дня касался учеников, которые провели ночь на Паросе, где пили и играли в азартные игры, вместо того чтобы сразу после посещения Афин вернуться в школу. Здесь принято, чтобы каждый пустяк обсуждался всеми без исключения учителями на особом заседании. На сегодняшнем было два лагеря: один более снисходительный, либеральный; другой — консервативный, алчущий крови, во главе его стоял архиковарный Тимайгенис, преподаватель теологии, законченный Тартюф. Директор открыл дискуссию поразительными словами:

— Нам не позволено наказывать учеников, но эта провинность требует наказания.

Он суетился, как старая бабка, темпераментно нападая на каждого преподавателя, который высказывал взгляды на дисциплину, идущие вразрез с его собственными. Шаррокс заметил, что большинство учеников считают школьные «судилища» не более чем фарсом.

— Но ведь и мы, взрослые, относимся к нашим греческим судам так же, — отозвался директор.

Атмосфера на грани безумия.

Так как была суббота, мы отправились ужинать в Спеце, в ресторанчик, где играет замечательный гитарист. Сложением заставляющий вспомнить Санчо Пансу, лукавый, злой, изобретательный импровизатор и остряк, он сидел в окружении приятелей. В ресторанчике было много рыбаков и местных торговцев. Мы пили рецину, к ней я пока не привык, хотя и понимал, что ее придется полюбить, раз уж я нахожусь в Греции, — это была капля дегтя в бочке меда, — съели по большому блюду жареной картошки, бараньих котлет и печенки. Гитарист сложил о нас песню, а мы поставили ему и его друзьям пива. Подняли стаканы. Высокий толстый пожилой лодочник в синей кепке спел с гитаристом дуэтом песню — пел он высоким тенором, очень темпераментно, выводил трели, приподняв голову, так что горло его вибрировало, как у певчей птицы. К ним присоединился юноша, его тенор звучал сильно и скорбно.

Сменить обстановку было для меня облегчением, хотя атмосфера в школе была вовсе не так плоха, как я ожидал, — мрачновата, но не безысходна. Живые, неугомонные мальчики могли привести кого угодно в ярость, но они могли быть и другими — нежными, любящими. В классе они галдели, перешептывались, постоянно вскакивали с места, тянули изо всех сил руки, задавали вопросы, смеялись. Тишина здесь — вещь относительная. Но причина всего этого — их рвение. Они хотят учиться. Хуже обстоят дела с педагогами, большая часть которых — неуверенные в себе, плохо образованные пожилые женщины, придерживающиеся системы, в основе которой тяжелый труд и жесткая дисциплина.

В парке при школе растет множество пихт и кипарисов; в просветах между их кронами небо еще синее. Как прекрасна форма кипариса: темное пламя, памятник или фонтан. Самый распространенный сорняк в парке — оксалис, или кислица, его яркие желтые цветки раскрываются только при свете солнца. И все это множество как-то очень по-человечески покачивается на тонких, грациозных стебельках.

В этих каменных зданиях необычный, гулкий резонанс. Каждый звук усиливается, становится звонче, разносится эхом и обретает черты, свойственные определенным учреждениям — тюрьме, моргу, больнице, школе, казарме. Из радиоприемников несутся какие-то загадочные отдаленные звуки. Каждый этаж разделен на три продольных отсека и центральный коридор, такой же широкий, как расположенные по обе стороны комнаты, в нем-то и концентрируются все звуки. Сейчас, когда я пишу эти строки, из приемника соседа доносится женский голос, поющий по-арабски, — звуки музыки вдвойне экзотичны, они приходят откуда-то издалека, из прошедших веков, ностальгические, печальные, как мертвая красота.

Сегодня днем состоялся футбольный матч. Уровень игры хороший. На игроках были желтые и черные футболки в красную и белую полоски. Все играли с жаром, без знания техники — на буро-красной земле ученики проделывали немыслимые пируэты, устремляясь за мячом или высоко подпрыгивая в надежде его достать. Матч проходил между двумя классами, и вся школа собралась на бетонных трибунах для зрителей, из городка тоже пришло много народу. Мальчишки вооружились игрушечными трубами, свистками, они кричали и улюлюкали. Мы, преподаватели, сидели на почетном возвышении в центре трибуны и смотрели на поле, за которым тянулся ряд кипарисов, белые здания школы, сиренево-голубой пролив и арголисские горы в предвечернем солнце, — там, за мирными голубыми очертаниями, укутанные бело-розовыми облаками таятся Микены, Тиринф и прочие исторические жемчужины. На таком фоне школьная деятельность кажется муравьиной возней, а игры — профанацией настоящих поступков. Дисциплина, организация, начальники, белые стихи, футбольные ворота — все это лишь пенка на вечности.

Сегодня приехал еще один преподаватель английского языка — Египтиадис; это пожилой человек, его седые волосы подстрижены так коротко, что он кажется почти лысым, у него вид борца или бывшего заключенного. Бычья шея, крупный рот, мало зубов, массивное тело и хорошие манеры. Он девятнадцать лет жил в Штатах и прекрасно говорит по-английски. Как и на многих других языках. Во всяком случае, на нескольких он с нами заговаривал; похоже, полиглотство — предмет его гордости, хотя, возможно, знание других языков сводится у него к заучиванию нескольких изречений. В нем есть что-то жуликоватое. Несомненно, всем скоро надоест слушать, как он, подобно попугаю, будет бубнить отрывки из молитв или пословицы на разных языках. К несчастью, он мой сосед.

Тамарус, 4-й класс: «Тапочки — туфли ночи».

Потамианос — самодовольный юнец с пухлыми губами, пухом на щеках и кудрявыми, зачесанными назад волосами; у него облик полного энтузиазма, нравственно чистого молодого подвижника, гордости духовной семинарии. На самом деле он толстокожий эгоист. У него есть несколько часов в классе практики английского языка, и он простодушно сообщает нам, что ученики в восторге от его методики, и критикует доброго старого Египтиадиса.

Сегодня он подошел ко мне в преподавательской и спросил, как я «намереваюсь решить (!) на этом острове проблему потребности в женщине».

— Мне хватает коз, — ответил я.

— Так вот почему вы лазаете по горам? — спросил он.

— Конечно! — сказал я.