Читать онлайн «Мемуары». Страница 52

Гор был очень красивым парнем лет двадцати четырех, и меня покорили и его ум, и его внешность. Мы быстро обнаружили, что у нас общие интересы, и проводили вместе очень много времени. Не воображайте только, что я намекаю на роман. Мы просто наслаждались разговорами, вместе веселились, вместе ездили на джипе по городкам «Divina Costiera»[60], таким, как Сорренто и Амальфи.

Мне кажется, в тот сезон мы ездили даже во Флоренцию, и нас развлекал необыкновенный старый эстет — Беренсон.

А однажды Гор взял меня в монастырь голубых монашенок где мы познакомились с великим философом и эссеистом, в то время восьмидесятилетним полуинвалидом, Сантаяной. Он выглядел святым джентльменом. У него были все понимающие теплые карие глаза, он обладал тонким юмором. Свое состояние Сантаяна принимал без капли жалости к себе и без огорчения. Эта встреча позволила мне немного смириться с человечеством и совсем избавила меня от страха перед концом творческой жизни. Его благородство и внутренняя доброта сильно напомнили мне моего деда.

— Иногда в старых лицах я вижу Бога, — говорила Ханна Джелкс. Я вспоминаю лица: дедушки — Сантаяны — Ганди…

А потом прибыл еще один мой друг со своим приятелем, и мы втроем, сопровождаемые бесстыдным австралийцем, подбирали римских мальчишек продававших сигареты, и на моем джипе отвозили их в дикие места Виллы Боргезе. Там мы припарковывали джип, и исчезали в чаще с кем-нибудь из продавцов сигарет.

Все это были скорее шалости, чем по-настоящему декадентское поведение. Но привели они к моей третьей ночи за решеткой.

Вчера я еще раз вернулся «на доски» в «Предупреждении малым кораблям»; только что написал записку с благодарностью Морин Степлтон, и еще пошлю ей розы за продвижение моей карьеры в исполнительском искусстве. Я позвал ее с собой на сцену, потому что просто не мог смотреть в лицо прочим членам тех собраний, что проводил после спектаклей, и дорогая моя девочка поднялась со мной и спокойно прочитала роль Бесси — я читал роль Флоры — в веселом маленьком скетче «Точный анализ, данный попугаем».

Становится немного утомительным, при нынешнем состоянии моего здоровья, продолжать попытки оживить продажу билетов на этот офф-бродвейский спектакль. Однако я не могу отмахнуться от того факта, что если он не продержится до конца лета, или, по крайней мере, почти до конца лета, то мои шансы на первоклассную постановку «Крика» будут таять и дальше. Мы с Питером Гленвиллом работали над сравнением последних вариантов рукописи «Крика» два дня.

Рим, 1948 год. Мой первый год в золотом городе. Приближалось лето, у меня была работа в Лондоне — не больше не меньше, как первое выступление Хелен Хейз в лондонском театре — причем в «Зверинце».

Я ходил на репетиции, которые проводил Джон Гилгуд. Сначала все казалось многообещающим. Миссис Хейз — мое скромное мнение — не относится к самым одаренным мировым исполнительницам. Может быть, в юности она была весьма привлекательной, и даже вполне воспитанной. Но в 1940 году — когда я был в Нью-Йорке вместе с «Битвой ангелов», а она выходила в Театральной гильдии в роли шекспировской Розалинды, я подслушал, как один осветитель говорил другому: «Ее можешь не освещать, ее осветить невозможно». Но она мне нравилась как леди, а ее внесценический стиль я обожал.

В 1948 году она уже достаточно набралась ума, чтобы отказаться от ролей инженю, и неплохо выглядела в ролях, соответствующих ее возрасту. Ее муж Чарли был в Англии вместе с ней. Мне кажется, они любили друг друга. «Кажется» надо бы подчеркнуть, чтобы было ясно, что это только предположение. Очень уж подозрительно, что Чарли все больше и больше пил по мере того, как его жена упорно приближалась к положению «первой леди американского театра». Я бы сказал, что великий Гилгуд никогда не был плохим режиссером, но миссис Хейз лучше бы никогда не встречаться с ним. Первые недели репетиций она играла верно, без тех обезьяньих ужимок, что появились у нее позднее. На репетициях она была трогательна и играла Аманду Уингфилд, мать в «Зверинце», без трюкачества.

Мы поехали в Брайтон, где должна была состояться премьера. На одной из последних репетиций миссис Хейз пригласила Гилгуда, меня и всех участников спектакля к себе в грим-уборную, и после долгого зловещего молчания заявила: «На этой стадии подготовки спектакля я могу сказать, пойдет он или нет».

Снова молчание.

Потом миссис Хейз медленно и печально покачала головой, показывая, что прогнозы ее самые печальные.

Я поверил ей и остался на премьеру в Брайтоне. Представление было плоским, как сковородка, и весь набор трюков не помог «первой леди».

Я помню встречу после спектакля в Брайтоне с Э. М. Форстером. Он зашел в грим-уборную к миссис Хейз, и она воскликнула: «А, „Поездка в Индию“[61]!»

Как я уже говорил, вне сцены миссис Хейз была и остается леди с присущим ей сильным духом и грацией.

Увидев, что пьеса обречена на провал, я улетел в Париж, где в Hotel de l’Unlversite на левом берегу жил Видал. Я снял там симпатичный номер. Это был вполне беспутный отель, но он подходил и мне, и Видалу, поскольку там ничего не имели против юных визитеров.

В это время нашими любимыми притонами были Беф-сюр-ле-Туа и некий ночной клуб для богемы на левом берегу. Я познакомился с Кокто, с Вене Бераром, с Жаном Маре, со многими художниками, но больше всего мне хотелось знакомств с Жан-Полем Сартром, чья экзистенциалистская философия чрезвычайно привлекала меня, как и его пьеса «Huit Clos»[62].

Я решил устроить большой прием в своем номере.

Меня посетили почти все мои знаменитые парижские друзья. Но я ждал Жан-Поля Сартра, которого пригласил телеграммой. Время от времени по ходу приема я получал сообщения о нем. Он был за углом от нас, и барс отеля «Rond-Point»[63], и все меня уверяли, что Сартр обязательно появится. Он не появился.

Думаю, что он посчитал меня слишком буржуазным, слишком американским или Бог знает кем еще, но на мой прием не пришел.

«Зверинец» должен был вот-вот открыться в Лондоне, и леди Сибилла планировала большой пикник на природе по случаю премьеры.

Там были мама и Дейкин, присутствовали все знаменитые лондонские актеры.

Я продолжал слать телеграммы, уверявшие их, что обязательно буду. Но что-то мне помешало, и я так и не покинул Париж ради этого события — отчего сейчас, вспоминая об этом, краснею. В последний момент я телеграфировал матери, Гилгуду и миссис Хейз, что заболел в Париже, хотя чувствовал себя исключительно хорошо.