Читать онлайн «Воспоминания участника В.О.В. Часть 2». Страница 29

У края тюремной площади, ближе к кухне, в которой готовили баланду, толпились люди. Это был наш базар. Здесь бывало человек до пятидесяти и больше. Вид и одежда у всех была весьма разной: от советской военной формы разного срока носки до гражданской мужской и женской. В этой толпе разношерстных одежд люди двигались медленно, как на обычных толкучках мирного времени. Разговаривали, приглядывались, торговались, делали покупки. Худые, небритые и полуодетые доходяги с видом обреченных еще питали какие-то надежды. Они здесь же наравне с другими чего-то выторговывали и тоже имели свои радости. Более элегантно выглядела лагерная элита. Писаря, полицаи, работники кухни и еще какие-то. Все что-то держали в руках, вели торг. Продавали и покупали. Товаром служил хлеб, баланда, зелень, махорка, белье, ботинки. Торговались не шумно. Здесь, на лагерном базарчике, зарождались свои лагерные капиталисты, буржуйчики. Одни удачно богатели, другие, вконец распродав всю свою одежду, гибли. Несколько в стороне от толкучки, отдельно, стояли и сидели на тумбочках, сложенных из кирпичей, парикмахеры. Это были своего рода местные предприниматели. Жили они вроде сытно. Особенно сильно процветала торговля махоркой. Она была очень нужным товаром и пользовалась огромным спросом. Заядлые курильщики за махорку отдавали свою пайку хлеба.

В нашей камере на торговых манипуляциях родился и вырос настоящий купчишка. Лицом он был точь-в-точь такой, каких рисуют на картинках или показывают в кино. От него всего веяло чем-то прошлым, старинным и не совсем нам понятным. Был он низенький, толстенький, с круглой красной физиономией и голову держал как-то набок, будто присматривался к чему-то. Каким-то образом у него оказалась целая пачка махорки. Для пленного это было огромное состояние. Продавал он ее за хлеб, за деньги и за одежду. Давал некоторым также в долг. Появились несостоятельные должники, которые повиновались ему как рабы. У него был матерчатый кисет. Кисет был наполнен махоркой и носил он его на веревочке вокруг шеи. Кисет, таким образом, покоился под рубашкой на груди. Для продажи махорки существовала своя мерка. Пробка-колпачек, который снимали с противониритного флакона. К такому колпачку приделывали из проволочки ручку и мерка готова. В нее шло столько махорки, сколько хватало на 1 небольшую закрутку. Насыпав махорку в колпачок, сверху, для точности, проводили листом бумаги. Лишняя махорка ровно сдвигалась бумажкой. Колпачок подносили к глазам покупателя и тот, убедившись, что порция без обмана, брал ее, боясь уронить на пол хоть крупинку.

Находились также и рационализаторы. Один затягивается, который хозяин папиросы, другой широко раскрывает рот и ждет, когда курящий выдохнет дым. Одной папиросой накуривались двое. Ближе к наружной стене, за базарчиком, находились огромные под навесом уборные. Туда сливали параши из камер. В уборных было чисто. Убирали их какие-то бледные парни в гражданской одежде и синих беретах. По виду они были иностранцы и разговаривали на непонятном языке.

В центре двора стояла водопроводная колонна, над которой висела табличка с немецкой надписью "nicht trinket geufcengefarlich" ( прим. Почерк у отца плохой, а немецкий я не знаю, так что может быть написано неправильно ). Вода в колонке была теплая и чем-то пахла. Сколько бы ни пил эту воду, а жажды не утолишь. Тот, кто пил эту воду, потом все мучались животом. Я тоже решил испробовать воды из крана. Все-таки приятно пить воду не из бочки для баланды. Прошли сутки после этого и я надолго подружился с камерной парашей, которую я в день навещал по десять-пятнадцать раз. У меня открылся понос с кровью.

Пища в лагере была отвратительная. Это я говорю потому, что я понимаю, что она отвратительна. Однако истощенный организм требовал пищи и мы ели все, что только могло перевариться в желудке. Может быть, кое-кому мои уверения покажутся вздором. Ведь вкус и привычка к пище дело индивидуальное. Может кому и понравится. Для этого приведу каждодневное меню на обед. Обед состоял из пол-литрового ковша баланды. Ковш железный сделан из консервной банки. Кому не понравится баланда, может получить добавку по лбу ковшом. Баланда варилась из гнилой кукурузы или пшеницы. Сверху плавали проблески жира в виде червей из червивой кукурузы. Воды в баланде было вполне достаточно, а также и соли, если вдруг ее решили добавить. Для того, чтобы никто не жаловался, что обед без мяса - клали и мясо. Откуда-то привозили дохлых лошадей, сдирали с них шкуру, которая шла на укрепление и нужды германской империи, а мясо шло нам. Лошадиная шкура - это материальная ценность. А мясо от дохлых лошадей, хоть оно и было мясо, однако имперской армией в пищу не употреблялось. Этот ценный питательный продукт вместе с кишками варили нам, низшей расе. Хоть мы и были унтерменшами, великодушный фюрер в мясе нам не отказывал. Мы были людьми не гордыми, ели и это. Ел это и я, хотя у себя дома плохо смотрел даже на зажаренную курицу и копченые окорока. Я вообще плохо ел мясные блюда.

Справа от меня лежал усатый сосед из-под Одессы. Он был старый, ел все без разбора и ни на что не жаловался. Когда он замечал, что я начинал морщиться и раздумывать о способе употребления в пищу баланды с дохлятиной, то мягко советовал:

- А ты не думай ни о чем. Ешь это как лекарство. Ведь когда человек больной, он пьет лекарства. А они, эти лекарства, все же горькие. Однако человек пьет их. Так и ты. Представь себе, что ты пьешь лекарство, а не то, что тебя кормят плохими продуктами. Принимай еду как невкусное лекарство, не думай и не смакуй. Это еще ничего. А мне приходилось похуже.

И старый одессит рассказал, как осенью 1941 года их держали в лагере под открытым небом. Пленных в то время было много, разместить их было негде. Так они и находились на улице под дождем и снегом, да еще без еды. Ели сырую гнилую картошку. Мокли под дождем, мерзли при морозах, голодали и медленно умирали. Однако не все же умерли. Вот и ему тоже повело. И он остался в живых. Потом стало получше. Начали привозить в лагерь дохлых либо убитых лошадей. Порядка не было. Неприятностей из-за них было много. Привезут лошадь, бросят посреди лагеря. Рядом с лошадью - топор. Поодаль стоят немцы и кричат: "Рус, кушай". Огромная толпа голодных людей набрасывалась на дохлятину. Над головами мелькал топор, под который вместе с лошадью попадали и люди. Счастливчики уносили кусок дохлятины, менее удачливые выбирались из толпы с разрубленной рукой или головой, а третьих постигала участь дохлой лошади. Тот, кто рубил топором в тесноте, не мог видеть, куда он опускает топор, пленные толкались, некоторые пытались сами завладеть топором. Он машинально поднимал топор вверх, опускал его на тушу. Снова поднимал и опускал, до тех пор, пока была сила и он сам не успевал отрубить себе кусок мяса. Если в тесноте и сутолоке под топор попадало человеческое тело, рубили и его. Тут же, не глядя ни на что, прямо из-под топора хватали, что попадет в руки и кто как мог, на четвереньках между ног и живых тел выбирался из свалки. Рассказчик-одессит помолчал, потом добавил: