Читать онлайн «Николай Эрнестович Бауман». Страница 6

И перед притихшими молодыми, впечатлительными слушателями оживали яркие картины совсем недавнего прошлого, оживала трагедия крестьянской жизни, разыгравшаяся неподалеку от Казани. Нефедыч умел в точности передать не только содержание речей Антона Петрова, но и настроение крестьянской мaccы, их чаяния и надежды. С непередаваемой силой рисовал он картину расстрела царскими войсками безоружных крестьян. И, закончив этот потрясающий, правдивый рассказ о бездненской трагедии, свидетелем которой ему самому довелось быть, старый резчик обычно заключал беседу глубоко проникавшими в душу мальчиков стихами из некрасовской поэмы «Саша»:

Старый Нефедыч старался постепенно, шаг за шагом, познакомить Баумана и Сущинского с подлинной, неприкрашенной жизнью деревни и пригорода.

Незабываемы были для молодых людей, ищущих пути к осмысленной, человеческой жизни, эти речи старого резчика. «Он так картинно рассказывал нам о сытой доле барина, об обеспеченной жизни чиновника, а кстати и о безвыходной нужде мужика и рабочего, — вспоминает В. Г. Сущинский. — Кажется, это были первые наши впечатления, первые полудетские сведения о классовой борьбе». Более того, однажды, взяв с друзей самую страшную клятву о молчании, старый мастер дал Бауману и Сущинскому весьма популярную в то время нелегальную брошюру «Хитрая механика». Притворив поплотнее дверь мастерской, Нефедыч вполголоса рассказал подросткам, как боролись народовольцы с царем, как удалось им в конце концов убить Александра II.

Понятно, почему и Бауман и Сущинский так долго и часто засиживались в мастерской. «Мы, — вспоминает В. Г. Сущинский, — помогали рабочим строгать, пилить и красить, слушали их рассказы, их песни, видывали ужасное рабочее похмелье, примечали вечный труд и вечную нужду в деньгах, — отсутствие одежды, опорки на босу ногу, слышали жалобы на свою долю».

Таковы были непосредственные, живые и яркие для любознательного молодого Баумана «впечатления бытия». Он жадно приглядывался к окружающему его рабочему, ремесленному люду, пока еще неотчетливо понимая и осознавая причины, доводившие этих трудолюбивых людей до ужасающей ступени нищеты и бесправия…

Молодежь того времени читала о героической борьбе гладиаторов, восставших в древнем Риме против своих вековых поработителей, о французской революции 1789–1793 годов, о крестьянском горе-бесправье в пореформенной, «освобожденной» русской деревне. Все эти суровые, правдивые факты неприкрашенной жизни в сильной степени формировали сознание будущего агитатора и пропагандиста марксизма. Впоследствии, будучи уже зрелым, окончательно сложившимся революционером, агентом ленинской «Искры», Николай Эрнестович в беседах с товарищами по подпольной работе не раз вспоминал, какое огромное впечатление произвел на него роман о гладиаторах — книга, которой увлекались молодые люди целого ряда десятилетий.

— Помнится, я не мог спать несколько ночей… Прочитал я книжку залпом, чуть ли не в один вечер… Книга эта на всю юность сделалась моим верным другом!

Рассказы старого резчика также не остались безрезультатными: юноша вновь и вновь уже самостоятельно перечитывал Некрасова, Златовратского, Засодимского, доставал брошюрки народнического толка о положении крестьянства, жадно ища правды или, как он говорил друзьям по классу, «разыскивая, как Диоген с фонарем, хоть один единственный огонек в потемках окружающей нас действительности».

Николай Бауман, по отзывам и воспоминаниям сверстников, уже в то время был хорошо знаком с жизнью рабочих алафузовского и крестовниковского заводов, рабочих многочисленных лесопилок, с жизнью простых матросов, лесосплавщиков, рыбаков. Долгие часы общения с рыбаками на тонях, ночевки на берегах Волги вокруг костра не пропали даром: подросток, почти еще мальчик, уже в тринадцать-четырнадцать лет ясно представлял себе, «чем люди живут», получая на всю семью в пять-шесть человек от подрядчика-лесосплавщика семь-восемь рублей в месяц жалованья…

Ежедневное общение со своими сверстниками-гимназистами, детьми таких же, как и он сам, мелких ремесленников, разночинцев, также открывало перед молодым Бауманом неприглядные картины «кое-как прикрытой, искусно заштопанной бедности». Об этой «заштопанной бедности» тружеников и, наоборот, об явно открытой, выставленной напоказ роскоши казанских крупных помещиков и капиталистов-заводовладельцев не раз говорили молодые друзья — Бауман и Сущинский, запершись в маленькой комнатке или уединившись на чердаке весной под предлогом подготовки к экзаменам.

В дальнейшем на формирование характера, на весь склад юношеских мыслей молодого Баумана оказали значительное влияние сильные студенческие волнения, происшедшие в университете и других высших учебных заведениях Казани в 1887 году. Эти события оставили заметный след на живом, общительном четырнадцатилетнем подростке. Он жадно следил за глухими сообщениями местных газет об аресте более ста студентов, интересовался их дальнейшей судьбой. Незадолго до этого казнь пяти народовольцев по делу о покушении на Александра III 1 марта 1887 года (Александра Ильича Ульянова и его товарищей) оставила неизгладимый след в душе любознательного подростка. Сверстники вспоминают, как живо и остро отзывался на все эти события молодой Бауман: «Он буквально ловил каждое слово, выискивал и перечитывал каждую строчку о студенческой демонстрации 4 декабря 1887 года, о репрессиях напуганного правительства».

Эти «поиски правды», как впоследствии метко определил эти годы сам Николай Эрнестович, содействовали развитию в характере подростка самостоятельности и твердости.

Мальчик не любил над собой опеки. Выросшему на волжских просторах Коле сильно не по душе была постоянная, порой мелочная, забота родителей о его будущем, об «обеспеченной дороге» и т. п.

Постепенно, уже с третьего-четвертого класса гимназии, между подростком и его родителями стали возникать вначале малозаметные, но затем все более углублявшиеся разногласия. Отец и мать, с их старинными взглядами на жизнь, укоряли Колю за его шаловливое поведение в гимназии, за его привязанность к друзьям-одноклассникам, таким же, как и он, резвым, своевольным мальчикам. Коля сильно любил родителей, пытался искренне объяснить им свои поступки, свои еще не совсем оформившиеся мысли. Но общего языка с родителями юноша не нашел. Он все чаще стал уединяться с товарищами, по преимуществу с Сущинским. Бауман не мог удовлетвориться только чтением и беседой с друзьями. В шестом классе гимназии под предлогом издания школьного «литературного журнала» он привлек в свой тесный товарищеский кружок еще нескольких одноклассников. Беседы носили, однако, далеко не узко литературный характер. Вскоре и классный наставник и директор узнали, что Бауман и Сущинский беседуют с товарищами о народовольцах, о положении крестьянства… Директор несколько раз вызывал к себе «для соответствующего внушения» Эрнеста Андреевича, грозил исключить из гимназии его «непокорного» сына, если тот не перестанет «тлетворно влиять на товарищей». Угроза исключения из гимназии нависла и над Сущинским. Отец Коли был сильно расстроен создавшимся положением. Он увещевал и всячески убеждал сына прекратить знакомство с «опасными людьми», запретил ему даже ходить к Сущинскому. Новое обстоятельство еще более расстроило Эрнеста Андреевича: он узнал, что Коля вместе с Сущинским вел такие же «крамольные» разговоры и в мастерской, с подмастерьями. Старик категорически потребовал от сына прекращения этих бесед.