Читать онлайн «За Волгой земли для нас не было». Страница 48

Но атака все же началась. Кто-то с далекого командного пункта, до которого не доставали наши пули, гнал немецких солдат на гибель. Наши пулеметчики, стрелки, артиллеристы отрезали им пути отхода, прижали к земле. Мне даже показалось, что они ждут лишь момента, чтобы поднять руки. И тут черт дернул меня отличиться в захвате пленных. "Черт" - это тот самый боевой азарт, который порой затмевает разум...

Выскочил я из своей стрелковой ячейки, дал желтую ракету - сигнал своим: "переносить огонь вглубь" - и бегу туда, где, казалось, ждут нас, чтобы сдаться в плен, немецкие солдаты. Бегу, размахиваю руками, дескать, вот я, идите ко мне с поднятыми руками! Действительно, поднялось несколько немцев. И в этот момент зарычал "ишак" - немецкий шестиствольный миномет. По своим, гады, дали залп осколочными шестипудовыми минами. Одна из этих "дур" летела прямо на меня. Я видел, как она переворачивалась в воздухе. Кто бы мог подумать, что, немецкие минометчики будут бить по своим пехотинцам! А я даже не хотел припадать к земле, чтобы не уронить себя перед немцами. Мина упала от меня метрах в тридцати, подпрыгнула - и взрыв! По лицу хлестнул горячий, с огненными осколками, воздух - и сразу к глазам прилипла густая, вязкая темнота. Прилипла - с колючей болью в роговицах, с огнем, прожигающим мозг до самого затылка, и тошнота, тоже липучая и неотступная.

...Неделю назад, после того как прекратились боли в затылке, врачи снимали повязку с моих глаз, но бесполезно: темнота еще больше сгустилась. Какая обида. Ведь врачи хотели порадовать меня: по улицам села брели тысячи, десятки тысяч пленных немцев. Итог Сталинградской битвы! Я плакал и смеялся. Плакал от того, что не мог вырваться из вязкой темноты, а смеялся от удивительных звуков, доносившихся до моего слуха со всех концов села, из разных палат, от окон.

- Смотри, смотри, на ногах сапоги из соломы...

- А что у этого на голове?? Ха, ха! Рейтузы!

- Ну и вояки...

Но меня больше всего смешил петух в крайнем дворе села. Похоже, он сидел на воротах и каждую" колонну встречал протяжным "Ку-каре-ку-у-у!", хлопал крыльями, вроде салютовал, потом почти по-человечески хохотал. Был уже день, а он не умолкал, то кукарекал, то хохотал. Такого в цирке не увидишь!

Я не сдавался слепоте: даже петух помогал мне видеть, чем закончилась Сталинградская битва!

Прошла еще неделя.

10 февраля 1943 года, перед вечерними сумерками, врачи вновь решили , снять повязку с моих глаз. Сестра медленно разматывала бинт. Виток за витком, виток за витком. Отпали тампоны. Веки остались закрытыми. Я боялся - вдруг повторится то же самое, что и неделю назад...

Поднимаю руки над головой. Так велел врач. Чувствую, что по спине катятся крупные капли пота. Это от страха. Струсил, оробел перед своей судьбой...

- Открывай глаза. Ну! - потребовал врач.

Выполнил его команду и не верю себе: вдали, у окна, увидел силуэт человека! Моей радости не было предела: слепота отступила!

Но зрение еще не вернулось.

- Нужно серьезное лечение, - сказал врач.

Через день я был уже в Средней Ахтубе, где располагался санитарный отдел армии. Там мне выписали направление в Москву, к главному армейскому окулисту.

В тот же день я побывал в штабе своей дивизии, где узнал, что приказом командующего 62-й армией В. И. Чуйкова мне присвоено офицерское звание "младший лейтенант".

...Хожу без поводыря, но часто запинаюсь, высоко задираю ноги: при плохом зрении все дороги кажутся бугристыми. Надо немедленно ехать в Москву, лечиться. Перед отъездом меня пригласили в политотдел армии. Помощник начальника политотдела по комсомолу майор Леонид Николаев, узнав, что я еще плохо вижу, решил стать моим проводником до Саратова.

Трофейный "мерседес" тащил нас по заснеженным, разбитым дорогам в сторону Саратова, надрывно завывая мотором, но покорить упорство русской земли так и не смог. Мы подарили его колхозу и пересели в сани. Леонид Павлович, неунывающий комсомольский вожак 62-й армии, всю дорогу отвлекал меня от грустных дум песней "Крутится, вертится шар голубой". Он переделал ее на свой лад, в нескольких вариантах: один про Гитлера, другой - про Геббельса и так далее. Леонид пел про них то с ироническим сочувствием, то со злою издевкой, то уморительно-комически, так что трудно было удержаться от смеха и не подпеть ему.

В Саратове Николаев устроил меня в офицерский вагон московского поезда. За окном мелькали села, деревни, станционные поселки, но в моих глазах все это сливалось в сплошную серую полосу. Пассажиры - военные люди - вслух осмысливали итоги Сталинградской битвы, высказывали предположения о ходе дальнейших событий, а меня сверлила одна мысль: неужели не восстановится зрение?

В Москве, в поликлинике Наркомата обороны, меня долго водили по разным комнатам. Наконец, главный окулист сказал окрыляющие слова:

- Еще немножко полечим, и зрение восстановится.

В самом деле, вскоре зрение стало нормальным.

Накануне праздника - Дня Красной Армии - я с вещевым мешочком за плечами, в потрепанной шинели, видавшей всякие виды, пришел в гостиницу Центрального Дома Красной Армии. Сталинградские документы с размашистой подписью В. И. Чуйкова помогли мне сравнительно легко получить койку в офицерском общежитии.

Утром, включив радио, мы стали слушать последние известия. Затем диктор начал читать Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза. Промелькнула моя фамилия. Я не обратил внимания: мало ли на свете Зайцевых.

К тому же кто-то из соседей в шутку сказал:

- Надеюсь, этот Указ к присутствующим не относится, иначе придется выворачивать карманы на обмыв!

В моих карманах действительно было пустовато, выворачивай не выворачивай, ничего, кроме офицерского аттестата, не найдешь. Деньги по этому аттестату я мог получить только после оформления финансовой книжки согласно должности. А какая у меня должность, я и сам не знал. Досадно мне стало - на самого себя, на писаря, на начфина дивизии: разве можно отправлять в Москву без денег и с неоформленными документами? Завтра же буду проситься обратно в свою армию. Побываю в комсомольском отделе Главного Политуправления, повидаюсь с Иваном Максимовичем Видюковым, как наказывал мне майор Николаев, и махну обратно, к своим однополчанам.

Пришел в бюро пропусков Политуправления. Еле-еле протиснулся к окошечку дежурного и, передав свое удостоверение, попросил выписать пропуск в комсомольский отдел.

- Обождите, вас вызовут, - ответил мне дежурный.

Прошло минут двадцать. Из окошечка высунулась голова сержанта. Он долго, с каким-то особым любопытством, разглядывал стоящих перед ним капитанов, майоров, подполковников. Наконец, не найдя среди них кого надо, крикнул: