Читать онлайн «Максимализмы (сборник)». Страница 124

Ну и последняя из гарема знаний – Людмила Александровна, наша классная руководительница, преподавала русский язык и литературу. Русский язык она знала, а литературу – нет. А потому грамматику я любил, а литературу в её изложении – не очень. Когда мы проходили Евгения Онегина, она без устали восхищалась онегинской строфой, мол, как трудно ею писать. Я бросил реплику, что ничего в этом трудного нет. Тогда она издевательски сказала: «Хотела бы я посмотреть, как ты бы написал онегинской строфой». Она знала, что я пописываю стишки.

Что ж, я написал всё сочинение онегинской строфой, чем произвёл фурор в школе. Моё версификаторство приняли за гениальность. Причём настолько серьёзно, что чуть не убедили в этом меня самого.

У Людмилы Александровны был утиный нос и один из учеников на перемене перед её уроком часто рисовал её профиль на доске и подписывал инициалы, чтобы ни у кого не было сомнений.

На это учительница однажды отреагировала так: «А моему мужу мой профиль очень нравится».

И тут я понял, что брак полон лжи.

Родители с дедушкой и бабушкой нанимали домработниц – это были деревенские девушки, приезжавшие в Ленинград, чтобы найти жениха с пропиской.

Первой была Поля, которую я совсем не помню, но которую, как мне потом рассказывали, я называл Пля (с младенчества я любил сокращения как метод повышения разговорной эффективности).

Второй была Таня Петухова. Она была некрасивой и не первой молодости, но ещё не старой девой. Её пытались сватать за водопроводчика, который часто являлся в квартиру, где жили дедушка и бабушка, на ул. Ленина, чтобы чинить перманентно текущие краны. Фамилия водопроводчика была Лебедев. Так что пернатость фамилий делала возможный союз его и Тани обоснованным.

Я помню, как соседи прибегали к нам в комнату и громким шёпотом сообщали Тане благую весть: «Лебедев пришёл». Лицо Тани становилось пунцовым от волнения, она начинала метаться по комнате, ища, а потом надевая на себя какую-то, казавшуюся ей неотразимой кофточку, и бросалась в коридор. Что там дальше происходило, я не ведаю, но знаю, что Таня всё-таки вышла замуж, правда, значительно позже и не за Лебедева. Она выучилась на помощницу дантиста и стала подавать дантисту щипцы, шприцы и прочие орудия пыток, использовавшиеся в советских зубоврачебных кабинетах. Как известно, в целях социалистической экономии новокаина, или просто за его отсутствием, сверление зубов и вытаскивание полуубитого мышьяком зубного корня делались без всякого обезболивания. А потому при входе в зубоврачебную поликлинику слышны были вопли пациентов, которые не находили в себе сил советского человека для того, чтобы терпеть боль.

Всё Танино богатство составлял патефон. Она позволяла мне вращать ручку, заводя пружину, подобно тому, как позже я крутил ручку, чтобы завести папину машину с разряженным аккумулятором. На углу ящика патефона был встроен ящичек для хранения запасных иголок, который вращался на одной оси, вылезая и прячась, и это движение поражало меня, потому как до этого я видел только ящики в шкафу или комоде, которые выдвигались, а не вращались вокруг оси.

Таня подавала нам на стол еду, потом отходила в сторону и объявляла: «А таперь я пакушаю.»

Также она утверждала, что если потереть колено рукой и понюхать ладонь, то она будет пахнуть смертью. Я тёр себе колено, но никакого запаха не чувствовал, что, по-видимому, свидетельствовало о незаметности всегда стоящей рядом смерти.

Когда мне было лет 12, мой папа и дедушка, который был весьма деловитым, решили разводить волнистых попугайчиков. Тогда эти пернатые были в цене и оказалось, что их можно разводить и продавать в зоомагазин за хорошие деньги. У нас была трёхкомнатная квартира, что считалось роскошью: родительская спальня, гостиная и спальня дедушки с бабушкой, где спал и я. В этой-то комнате вскоре и появилась большая клетка. В ней было штук двадцать отделений для каждой пары птиц, позади каждого отделения был приделан попугайный скворечник, в котором самка откладывала яйца и выращивала птенцов. Поверх клетки установили лампы дневного света, а когда наступал вечер, свет выключался, на клетку накидывалась большая тряпка и птицы исправно засыпали. Среди ночи какой-нибудь попугайчик во сне шумно сваливался с жердочки и будил всех остальных. Начиналось хлопание крыльев, которое меня будило, но через некоторое время я привык и даже перестал просыпаться.

Разумеется, весь день в комнате стоял шум, вонь, несколько раз в день приходилось подсыпать просо пернатым, наливать воды и чистить клетки. Я научился распознавать самцов, у которых над клювом была голубая кожа, а у самок – серая. Но имелись и более наглядные методы определения пола у попугайчиков: они еблись без устали ежедневно и многократно. Так я получал основы сексуального образования. Родители и дедушка с бабушкой делали вид, что не ведали о моей птичьей школе жизни. Но птичья ебля была главным аттракционом, когда к нам приходили гости. Они собирались у клетки и краснея, хихикали, шептались и оглядывались на меня. Женщины не собирались, только мужчины. Женщины и так всё знали. Но не хотели этого показывать мужчинам, которые считали, что об этом знать должны только они.

А любоваться было чем. Всё происходило перед самыми глазами и поэтому совокупления можно было рассмотреть в деталях. А именно: я видел, как самец вскакивал на самку, которая семенила перед ним на жёрдочке, прогнув спинку, и как хуёк, сплющенный в горизонтальной плоскости, точно и сразу находил горизонтальную щель самки. Самец активно двигался секунд двадцать, особенно активизируясь к концу, и затем соскакивал с любовницы, потеряв к ней интерес. А самка ещё оставалась некоторое время в том же положении с прогнутой спинкой и видно было, как её горизонтальная щель сжималась в последних спазмах.

Стоило молоденькой самочке выскочить из гнезда и впервые сесть на жердочку, как папашка сразу начинал оприходовать дочку. Мамаша сидела рядом и ждала своей очереди.

Такая активная сексуальная деятельность попугайчиков обеспечивала нам существенную добавку к нашему скромному бюджету. Но через год произошло насыщение рынка и попугаев пришлось распродать вместе с клеткой, но зато я получил от попугаев хорошее сексуальное образование. Всё, что оставалось мне, человеку – это попугайничать, чем я вскоре и стал заниматься. Я обратил внимание, что ухаживание самца попугая за самкой было сведено к минимуму – к поцелую, который сопровождался переправкой проглоченных зёрен в клюв своей партнёрше. То есть поцелуй, объединённый с кормлением. После этого самка с готовностью прогибала спинку для самца.