Читать онлайн «Зодчий. Жизнь Николая Гумилева». Страница 183

Впрочем, за этот год и три месяца много воды утекло; пока же, в первой половине 1920 года, поэт живет на Преображенской; в середине года «тетя Паша» куда-то исчезает — стряпать приходится самому. В начале июня он получает от Дома литераторов путевку в Первый дом отдыха (где-то на Выборгской стороне), где неделю-другую отъедается и начинает «Теорию интегральной поэтики» по материалам курса своих лекций. Там же он пишет первую (оставшуюся единственной) песнь «Поэмы начала» — одного из самых загадочных и масштабно задуманных произведений последних лет; работает и над переводами (Жан Мореас). Несколько раз выступает с эстрады дома отдыха со стихами и с рассказами об Африке…

По возвращении на Преображенскую и начинается активная общественная деятельность Гумилева.

«Сумасшедший корабль». Изображены слева направо: Г. Иванов, Н. Гумилев, В. Ходасевич, В. Шишков, В. Шкловский, М. Слонимский (?), О. Мандельштам, А. Волынский. Шарж Н. Э. Радлова, 1921 год

До поры до времени петроградским писателям хватало Дома литераторов и Дома искусств, удовлетворявших по мере сил их насущные бытовые потребности. Но 19 июня из Москвы приехала поэтесса Надежда Павлович с миссией: организовать местное отделение Всероссийского союза поэтов, который уже существовал в столице (во главе с футуристом Василием Каменским) и в качестве интегральной части входил в Союз писателей. Справедливость требует подчеркнуть, что этот Союз писателей был мало похож на тот, что возник в 1934 году: это была все же общественная организация, формирующаяся «снизу» и призванная в основном защищать интересы писателей в отношениях с государством, а не наоборот. С самого начала при формировании Союза боролись две позиции: согласно первой, функции Союза должны были ограничиваться практическими, житейскими вопросами; вторая точка зрения предполагала, что он сможет определенным образом способствовать развитию искусства или играть общественную роль. Понятно, какая позиция была ближе Гумилеву. От Союза он (как следует из процитированной выше анкеты) ждал, конечно, и улучшения житейских условий, но мечтал о гораздо большем. В фарсовой и недостоверной форме это отражено в воспоминаниях художника В. Милашевского, к Гумилеву явно не расположенного. По словам Милашевского, он сидел однажды в комнате Ходасевича в Диске, когда дверь отворилась, и вошел

крепко сбитый человек среднего роста с неподвижно прикрепленной к спинному хребту головой. Он как будто был специально рожден для положения по команде «Смирно!»…

Его лысая белесая голова с невыразительными, не обращающими на себя внимания чертами лица, с маленькими подслеповатыми глазками, смотрящими зорко и подозрительно, напоминала кокон шелковичного червя! Эта форма головы, про которую деревенские бабы говорят — голова толкачиком… Этот старый фронтовик, но не «орел» — был Гумилев.

В этой «подтянутости» было что-то выделанное, театрально-подчеркнутое.

Гумилев присел крайне натянуто на кончик неважнецкого кресла. Он явно пришел «с визитом» к особе высокопоставленной, члену невидимой бюрократической иерархии, «департамента поэзии».

…Словесный поединок напоминал ринг боксеров, причем щупленький, неподготовленный боец валил с каждым ударом бойца «в хорошей форме» с «воинственно приподнятой грудью».

Гумилев. Мы вскоре откроем всероссийский союз поэтов.

Ходасевич. Это что же, для пайка?

Гумилев. Ну зачем же так низко понимать! Это имеет огромное чисто духовное значение!

Ходасевич. Нечто вроде министерства поэзии?

Гумилев. Если хотите — да.

Ходасевич. Ну что же! Это очень удобно для писания казенных стихов, по команде!

Разговора этого в такой форме попросту быть не могло, так как к моменту приезда Ходасевича в Петроград Всероссийский Союз давно был создан и Ходасевич знал о нем еще в Москве. Но то, что Николай Степанович отнесся к идее объединения поэтов всерьез, несомненно, так же несомненно его особенно приподнятое, торжественное отношение к личности другого большого поэта («слово ПОЭТ Гумилев произносил каким-то особенным звуком — ПУЭТ — и чувствовалось, что в его представлении оно написано огромными буквами, совсем иначе, чем остальные слова» — К. Чуковский) — и вытекающая отсюда манера общения, которая Ходасевичу (см. приведенный выше отрывок о его визите на Ивановскую) казалась напыщенной.

Павлович, как и Ходасевич, была москвичкой; горячая патриотка Москвы, она всячески отстаивала ее превосходство. В Петрограде ее удерживала пылкая (и неразделенная) влюбленность в Блока. Разумеется, именно ему было доверено руководство создающимся Союзом.

Афиша поэтического вечера в Доме искусств, 29 декабря 1920 года

Гумилев вошел в приемную комиссию — вместе с Блоком, Лозинским и Кузминым. Сохранились скопированные молодым тогда поэтом Всеволодом Рождественским, секретарем Союза, их резолюции. Вот некоторые из них.

Некий М. Георгиевский.

Блок: «Неподдельный и сильный лиризм, хотя много неудачных строк». Гумилев: «Пока у поэта ни своего стиля, ни подхода к вещам. Ему просто нечего сказать». Кузмин: «Стихи невнятные и бессильные». Лозинский: «Своеобразие есть, но проявиться ему мешает беспомощность формы, немощность языка». Резолюция: отклонить.

Шкапская (ученица Гумилева — мы о ней уже говорили).

Блок: «Стихи живые и своеобразные». Кузмин: «Хотя стихи при однообразии своей физиологической темы часто неприятно натуралистически грубы и от неточности выражений местами непристойны, но поэтическое чувство и движение в них, несомненно, есть». Гумилев: «Стихи хорошие, и за пять лет видно развитие таланта». Лозинский: «Согласен». Принята.

Некто С. Фарфоровский.

Блок: «Немыслимо!» Лозинский: «Изловить и повесить!» Гумилев: «Вон!» Кузмин: «Невозможно!»

Почитать бы этого С. Фарфоровского. Что он такого написал, что привел всех в такой ужас?

Раиса Блох (еще одна «гумилевская барышня»).

Лозинский и Гумилев советуют «принять в члены-соревнователи». Блок соглашается — с важной припиской: «…Только что же будут делать они, собравшись все вместе, — такие друг на друга похожие бессодержательностью своей поэзии и такие разные как люди?»

Пока речь шла о случаях более или менее очевидных (о самобытных, пусть небольших, поэтах или о явных графоманах), позиции членов комиссии были довольно близки. Как учтиво говорил Гумилев Блоку, «вкусы у нас одинаковые, но темпераменты разные». Различие не только темпераментов, но принципиального отношения к Союзу поэтов проявилось в ходе обсуждения кандидатуры Эриха Голлербаха, представившего на суд свою книгу «Чары и таинства».