Читать онлайн «Сальвадор Дали. Божественный и многоликий». Страница 12

Но была и тайная причина, почему Дали предпочел постричься и купить себе приличный костюм. Он решил «привлечь внимание элегантных женщин». А элегантная женщина в ее идеальном воплощении описана Сальвадором Дали в его «Тайной жизни» так. Она не должна быть красавицей, в ней ощущается грань ее уродства. И если лицу элегантной женщины «красота ни к чему, зато руки и ноги должны быть безупречно красивы», а в фигуре главное — «крутые и поджарые» бедра; глаза, разумеется, умные, а «в очертаниях рта элегантной женщины должна сквозить отчужденность, высокомерная и печальная… Нос? У элегантных женщин не бывает носов! Это привилегия красавиц… Элегантная женщина строга и не сентиментальна, и душа ее оттаивает лишь в любви, а любит она сурово, отважно, изысканно и жадно…»

Вот такую женщину отправился однажды искать уже постриженный и облаченный в цивильный костюм Дали в кабаре «Флорида», но, увы, ни одна из посетительниц не подошла под описанные определения.

Пять лет спустя он встретится в Кадакесе со своим идеалом, эталоном элегантной женщины по имени Гала Элюар… А впрочем… Книга «Тайная жизнь», которую мы только что цитировали, написана Дали в Америке в 1940 году, когда он был уже женат на Гале, поэтому вполне вероятно, что параметры элегантной женщины списаны с уже готового, под боком, образца.

Лидером развлекавшихся в ночном Мадриде студентов был Бунюэль. Будущий великий режиссер, когда был студентом, никак не мог определиться с выбором профессии. Сначала он поступил на сельскохозяйственный факультет Мадридского университета, потом перевелся на инженерный, затем год учился на факультете естественных наук, где изучал насекомых, преодолевая отвращение к паукам. А закончил учебу в университете на историческом факультете. Он был в душе анархистом, его грызли амбиции, и в ночной столице Бунюэля интересовали не только развлечения как таковые — с выпивкой, разговорами и девочками; он искал единомышленников, жаждал общения с такими же бунтарями, охотниками до новизны. Он без колебаний вступил в группу «Ультра», куда входил мадридский писатель Рамен Гомес де ла Серна, а также Хорхе Луис Борхес, будущий Нобелевский лауреат, и его сестра, художница. Они просто с ума сходили по новым французским течениям, верили в прогресс, преклонялись перед его победами — автомобилями, самолетами, кинематографом, телеграфом и так далее. Отголоски футуризма и дадаизма будоражили их, и они обменивались новыми книгами и журналами, читали друг другу свои стихи и статьи, без конца спорили. Словом, знамя бунтующей молодости рьяно и радостно развевалось в их нетрезвых головах.

Для нашего героя, как ни скептически и с изрядной долей юмора он не описывал бы впоследствии в своих книгах время учебы в Мадриде, это было своеобразным крещением, посвящением в то, чем он будет жить дальше, тем, что определит его творческую судьбу.

Написанная в то время на бумаге акварелью и чернилами работа «Грезы ночных прогулок» очень точно отражает эмоциональное напряжение и страстный интерес юноши к новому романтическому времяпрепровождению в обществе друзей, с тайными сердечными волнениями и интригами, жгущими душу и сердце наблюдениями за жизнью большого города с его влекущими пороками продажной любви и тем чувством свинцового тупого одиночества, от которого и бегут обитатели мегаполиса в полную тайн и разочарований Ночь…

Это не единственная работа на эту тему. Еще до Мадрида, в Фигерасе, он начал серию акварелей с сюжетами плотских вожделений. Но в «Грезах» больше романтического чувства и юношеской веры в святость дружбы и ее непреходящую ценность.

Что ж, так оно и было на самом деле, и, повторимся, как ни иронизировал впоследствии Дали с высот своей известности, как он ни бросался словами эпатирующего гения о том времени, его работы того периода все же говорят об обратном. В эпизодах ночных странствий, что мы видим в «Грезах», отстраненных, конечно, и преображенных видением художника, есть то тепло и те незабвенные чувства, что рождаются только тайной молодости и крепкой, как кажется, дружбы…

В один из таких вечеров, подогретые шампанским, всласть наговорившись о революции, — при этом обычно застенчивый и молчаливый Сальвадор выплеснул хриплым своим голосом целую филиппику против грязной буржуазной прессы, порочащей Ленина и большевиков, которые создают музей импрессионизма! — так вот, к пяти утра под звуки негритянского джаза собутыльники в порыве дружеского расположения и единства на пьяной волне решили встретиться здесь через пятнадцать лет несмотря ни на что, даже если на месте этого кабака, где они пьянствовали, ничего не будет. Разорвали на семь частей клубную карточку и написали на каждом клочке номер, причем Дали достался клочок с номером восемь, хотя всего их было семеро. Через 15 лет в Испании разразилась гражданская война. В отеле, где происходил акт торжественной клятвы, разместился госпиталь, куда угодила бомба, так что на месте достопамятной встречи действительно оказались руины.

Да, трудно себя представить без теплых воспоминаний о давно ушедшем призрачном времени юности… Я всю жизнь прожил в Колпине, пригороде Петербурга, и мои молодые годы протекали на берегах реки Ижоры, тогда еще прозрачной, под склоненными над ней столетними ивами; на их толстенных ветвях, распростертых над прибрежной водой, утром сидели рыбаки, а по вечерам и ночам — влюбленные. Идиллическое это место теперь также разрушено, но не в результате гражданской войны, а по воле идиота-градоначальника, решившего сделать бетонную набережную, поэтому в одну мартовскую морозную ночь исполинские темные трупы деревьев оказались на покрытом пушистым снежком льду. И вместе с ними погибли и минуты отроческого счастья, что таилось в зеленой мгле прибрежного сумрака, когда ты сидел в обнимку с девушкой, вытягивая, как вечность, нектар наслаждения с податливых губ…

Как все похоже! Мы также обменивались книжными новинками, перепечатанными стихами Гумилева или еще более запретного Мандельштама, спорили — и опять же о революции! — но только совершенно в другой окраске и ином смысле, — ведь мы были ее жертвами, узниками, запертыми в демагогическом пространстве так называемой коммунистической «свободы», охраняемой чекистами и стукачами…

Но вернемся в Мадрид. Уже с первого семестра учеба в Академии разочаровала Дали. Он с удивлением понял, что эти «увешанные медалями и регалиями старцы» едва ли способны утолить его жажду художественных знаний. И не потому, что закисли в косном академизме, а потому, что барахтались в паутине импрессионизма, через который молодой адепт, можно сказать, уже перешагнул. Его в Академии интересовала прежде всего техника живописи и все с ней связанное, а ему говорили, что «надо искать собственную манеру». Писавший уже холсты в манере кубизма, Дали искал мастерства, «жаждал досконально изучить рисунок, цвет, перспективу», а ему говорили, что в «живописи нет правил»!