Читать онлайн «Гражданская война в России: Записки белого партизана». Страница 91

Решено было для отрезвления фронтовиков отправить их в станицы, где царило здоровое, сочувствующее правительству настроение. Надеялись, что под влиянием почтенных стариков-отцов, под влиянием родной обстановки у казаков проснется благоразумие и любовь к станице, ко всему казачьему.

Расчеты эти оправдывались медленно, и пока что правительство по-прежнему оставалось только с одним гвардейским дивизионом.

Силы же большевиков росли, и почва под ногами правительства заколебалась. Оставалась еще одна надежда на 1-й Черноморский полк войскового старшины Бабиева{34}.

Прибытию этой части на Кубань предшествовали сведения о необыкновенной спайке полка, дисциплине среди воинских чинов и отваге командира и офицеров. Высказывалась уверенность, что этот полк не поддается никакой пропаганде.

Действительно, когда я лично выехал в станицу Кореновскую, штаб-квартиру полка, чтобы приветствовать вернувшихся с фронта казаков, то был восхищен видом и настроением всех чинов полка. Было отслужено всенародно благодарственное молебствие, полк прошел церемониальным маршем, и я долго и о многом говорил с казаками и офицерами. Создавалось впечатление, что это совершенно нетронутый революцией полк старого доброго времени, преданный долгу и своему начальству.

С чувством полного удовлетворения вернулся я в Екатеринодар и поспешил порадовать правительство сведениями о черноморцах. Первый раз за многое время послышался вздох облегчения. Но командир полка настаивал на кратковременном отпуске по домам всех казаков, гарантируя своевременность возвращения отпускных в часть, и высказал надежду, что он один, если казаки других частей ему не помешают, справится с бандами возвращающихся частей 39-й пехотной дивизии.

Для усиления охраны Екатеринодара было постановлено привлечь казаков старых годов присяги, которые по известной разверстке должны были по очереди от разных районов области являться в Екатеринодар в распоряжение коменданта города. Срок очереди был назначен очень краткий, двухнедельный, чтобы не отрывать надолго хозяев от их хозяйств. Мера эта не дала благоприятных результатов, так как прежде всего она не ложилась равномерно на все население края, а падала своей тяжестью главным образом на станицы, соседние с Екатеринодаром. А затем отслужившие, старые казаки неохотно брались за оружие и явно томились и тянулись домой; для поддержания их бодрости нужны были постоянные посещения начальствующих лиц и беседы с ними, что и создало институт уговаривающих и главноуговаривающих.

Тем временем 39-я пехотная дивизия прибыла из Тифлиса на Кубань, главной квартирой своей по приглашению Никитенко избрала поселок Гулькевичи, части ее расположились на крупных станциях района Торговая — Тихорецкая — Кавказская — Гулькевичи — Армавир. Занятие этих пунктов солдатами было стратегическим поражением кубанцев и главным источником неисчислимых бед для населения и огорчений для правительства, закончившихся, как известно, выходом из Екатеринодара 28-го февраля 1918 г.

Кубанской армии с атаманом, правительством и Законодательной Радой.

За этот тяжкий свой грех опомнившиеся и раскаявшиеся фронтовики заплатили впоследствии своей кровью, потерей имущества, семьями; должны были совершить чудеса храбрости, сверхчеловеческим подвигом преодолеть трудности бесконечных походов, и вместе с Добровольческой армией в конце 1918 г. и начале 1919 года казаки освободили от большевиков не только Кубанский край, но и весь Северный Кавказ и помогли Дону удержать свои земли от напора красных.

Нетрудно понять, что один полковник Бабиев не мог спасти положения. Оставшиеся верными долгу до конца, черноморцы всюду натыкались на противодействие своих же казаков, в особенности пластунов{35}.

Когда черноморцы разоружили на станции Тихорецкой прибывшую туда часть 39-й пехотной дивизии, то к ним явилась сотня 16-го пластунского батальона в полном вооружении, с пулеметами и, угрожая расстрелом, потребовала возвращения отобранного оружия. Черноморцы смутились и отдали оружие. Драться со своими же станичниками они не смогли. Да и никто не решился бы предъявить им такие требования.

Все более и более становилось ясным, что пока нужно оставить воинские части старого комплектования в покое и перейти к формированию частей добровольческих.

Екатеринодар был наводнен офицерами, бежавшими из России и с Дона, а также кубанскими казачьими офицерами, освободившимися от службы после роспуска частей по станицам. Все это могло составить надежный кадр добровольцев.

Находившийся в это время в г. Новочеркасске генерал М.В. Алексеев дважды приезжал в Екатеринодар для ознакомления с положением дела и для исследования районов Северного Кавказа, могущих поставлять бойцов в формирующуюся им Добровольческую армию. Его агенты разъезжали по Кубани и вербовали охотников.

Насколько я тогда мог уловить, настроение М.В. не было радужным. Дело формирования армии шло туго; капиталисты шли навстречу вяло, и тон бесед с генералом Алексеевым (он охотно и откровенно говорил как со мной, так и со всеми кубанскими представителями, которых я собирал специально, чтобы они послушали генерала) был если не безразличным, то, во всяком случае, грустным.

Алексеев говорил, что Россия погибает, надежда только на казаков и что казаки должны объединиться и составить оплот для борьбы с большевиками; он очень сочувственно относился к идее общеказачьего объединения и живо интересовался работами казачьей конференции. В этом объединении казачества генерал Алексеев не только не видел угрозы для единой великой России, наоборот, он находил, что это естественная историческая миссия казаков быть оплотом государства в годину лихолетья, и не только не предостерегал нас от увлечений идеями сепаратизма, но как будто бы огорчился недостаточной интенсивностью ее проявления.

Мне известно, что кубанскую власть этого времени он характеризовал как «беспомощную», «дряблую». По крайней мере этот эпитет он несколько раз употребил в беседе со мной во время совместного Корниловского похода, а затем при отступлении от Екатеринодара, когда ему казалось, что кубанское правительство мало помогает в вопросе поднятия станиц для присоединения к армии и в вопросе добывания патронов. Я понимал, конечно, что эти обвинения относятся и ко мне лично, но понимал также, что подсказаны не действительным положением вещей, а утомлением нервов.

Из дальнейшего изложения событий можно будет усмотреть, что в планы Корнилова и, особенно, Деникина не входило содействие усилению влияния и авторитета атамана и правительства. Претензии этого рода встречали самое откровенное сопротивление.