Читать онлайн ««За землю, за волю!» Воспоминания соратника генерала Власова». Страница 8

Утром того же дня жене нужно было пойти в молочную за положенным нам пол-литра детского молока, но она боялась наскочить на неприятность и не решалась выйти на улицу. Однако нельзя было оставить ребенка без молока и пришлось идти.

На улице было тихо, и встречные соседи по-старому приветствовали ее, а в молочной соседки, стоявшие в очереди, точно сговорившись, предложили ей подойти к стойке без очереди. В свою очередь, хозяйка, отпустив жене вместо пол-литра целый литр молока, участливо спросила, знает ли она о случившемся. Все присутствовавшие молчали, у всех был подавленный вид и никакой злобы.

Да простят мне читатели описание этих частных моментов, я позволил себе это сделать, поскольку описанные события являются характерными для тогдашнего времени и поскольку после возникновения войны ни население ни официальные власти к русской эмиграции своего отношения не изменили. Здесь уместно будет упомянуть, что из нашей эмиграции преследовались, еще до русско-германской войны, эмигранты еврейского происхождения, но мы были бессильны им помочь. И тем не менее наш архиепископ Берлинский и Германский Тихон приходивших к нему с просьбой русских евреев крестил и выдавал им свидетельства о крещении. К сожалению, это им не помогло, а гестапо потребовало от Синода убрать Тихона из Германии. В результате архиепископ Тихон был отозван в Сремские Карловцы, а ближайшие его сторонники репрессированы (В. Левашов был посажен в тюрьму, граф Л. Воронцов-Дашков предупрежден, что если не успокоится, то будет выслан из страны, а у К.К., представителя от германской епархии на заграничный Собор в Сремских Карловцах отобрало гестапо документы с запретом покинуть страну и с угрозой быть арестованным.)

Первые же вести с фронта были удручающими; Гитлер двинулся на Восток с открытым забралом завоевателя, а Красная Армия разбита и отступает почти без сопротивления. Стало ясно, что на карту поставлена судьба России. Гитлер и Сталин сделали свое каиново дело, а дерутся немцы против русских. Положение русской эмиграции в Германии стало безвыходным. Ее пути с путями местного населения разошлись, между ними как бы выросла невидимая стена, они воспринимали происходящее на фронте каждый по-своему. Само собою разумеется, что как немцы, так и русские стояли за интересы своей родины и в этом отношении личная заинтересованность и личные взаимоотношения отходили на второй план. С этого времени уже не слышно было за рюмкой водки, как это бывало раньше: «Лучше с чертом, но против большевиков». Теперь на улицах, в домах и ресторанах постоянной темой разговоров были фронтовые события; заводились споры, делались прогнозы и предположения. В то же время под тяжестью нахлынувших событий людские настроения, дошедшие до крайнего предела напряжения, распались веером от крайне непримиримых до советских патриотов включительно; но последних было очень мало. Обуреваемые патриотизмом, эти, иногда весьма уважаемые люди желаемое принимали за сущее; остальные же, понимая всю тяжесть создавшегося положения и оставаясь антикоммунистами, искали более правильный путь разрешения задачи. И, как ни странно, с приходом красных в Берлин, пострадали именно совпатриоты, так, например, троих расстреляли, один покончил с собою, с одним случился удар и одного увезли в концлагерь, откуда вернулся через одиннадцать лет полным инвалидом.

А в общем вся русская эмиграция зорко следила за происходящим на фронте и глубоко переживала трагедию России. Так, например, в кинематографах после еженедельных обзоров, где показывались фронтовые события, по заплаканным глазам можно было определить число русских в зале. Одновременно делались и попытки активизировать свою деятельность.

Начальник II Отдела Общевоинского Союза[5], стараясь включить эмигрантов в дело, где решается судьба их родины, в письменной форме обратился к германским властям с соответствующим письмом, но ему ответили — в войне Германии против Советского Союза привлечение русской эмиграции не предусмотрено. Тогда он обнародовал свою переписку с немецким главнокомандующим в приказе по отделу и разрешил членам союза действовать самостоятельно, но поддерживать с ним тесную связь.

Конечно, кое-кто из эмигрантов тогда его осуждал, но я думаю, что для тогдашней обстановки он поступил совершенно правильно. Иначе о какой сыновности, преданности и любви к родине можно говорить, если в самый трудный и решительный для нее момент не пойти ей на помощь? И не является ли пассивность в данном случае осудительной?

Само собою разумеется, что читатель спросит: а что могла беспомощная эмиграция предпринять в обстановке минувшей международной гигантской бойни?

— При таком варианте, при каком война окончилась, она, конечно, ничего не в состоянии была сделать. Но и этот вариант тогда считался самым невероятным. Ведь от того, что англо-американцам поневоле пришлось бороться вместе с Советами против Гитлера, коммунизм не перестал быть главным идеологическим и практическим их врагом. Ведь он возник, существует и старается осмыслить свое существование именно как антикапиталистическое явление. В то же время на войне счастье бывает переменчиво и то, что недоступно сегодня, само собою дастся завтра. К тому же предпосылки к созданию не только большой освободительной армии, но и целого освободительного движения были налицо. К сожалению, и немцы и англо-американцы предпочли игнорировать возможности, обеспечивавшие интересы не только национальной России, но и их собственных стран. И, таким образом, обе воюющие стороны общими силами подняли на щит победителя, коммунистическую партию СССР.

В последних числах августа 1941 года мне позвонил редактор «Нового Слова» В.М. Деспотули[6] и сообщил, что в Министерстве Восточных областей, в ведении которого находились лагеря военнопленных, за исключением тех, которые были расположены в прифронтовой полосе, решено организовать комиссии по распределению пленных по специальностям и что он рекомендовал меня организаторам этих комиссий.

Надо заметить, что с самого же начала войны до нас стали доходить слухи о тяжелом положении русских пленных в лагерях и у каждого из нас возникла мысль как-то прийти им на помощь. Говорилось очень много, но толком никто не знал, что в этих лагерях происходит, ибо доступ к пленным для посторонней публики был закрыт.

Одно напоминание имени министра Розенберга и его министерства действовало на нас — русских, — как красная тряпка на испанского быка, но долголетняя мечта встретиться с потусторонней Россией и искреннее желание помочь пленным заставили меня согласиться на сделанное мне предложите. Я отправился в отдел министерства, где формировались эти комиссии, и был зачислен в одну из них. Комиссия, в которую я попал, состояла из председателя (немец партиец), его заместителя (немец, говоривший по-русски), двух русских, двух украинцев и одного белоруса. Приблизительно таков был состав и других комиссий. К тому времени было организовано около одиннадцати подобных комиссий. К сожалению, старания последователей политики Розенберга к этому периоду уже дали свои всходы, и как русские, так и украинцы и белорусы в одной и той же комиссии относились друг к другу холодно и почти враждебно. Таковы, как правило, были взаимоотношения между эмигрантами — членами всех комиссий, и наша в этом отношении не составляла исключения. Однако, эта взаимная неприязнь при первой встрече потом сглаживалась, и постепенно, за редким исключением, между нами вырабатывались товарищеские и даже дружеские взаимоотношения. Общая судьба и страшная действительность, с которой нам пришлось столкнуться в лагерях военнопленных, сблизили нас. Что касается нас, русских, мы с первого же дня нашей встречи, еще до выезда комиссий на места, обменялись мнениями относительно предстоящей работы и решили действовать согласованно, независимо от того, что наша работа протекала в разных комиссиях, и в дальнейшем при каждой очередной встрече устраивали маленькие совещания, на которых, учитывая минувший опыт, принимали новые решения по проведению в жизнь задуманных нами мероприятий. Как общее правило, участники комиссий смотрели на свою роль как на начало будущей активной антибольшевистской борьбы, в возникновение которой каждый из нас искренне верил. Работа в лагерях военнопленных казалась нам первым камнем в будущем строительстве, и потому мы старались заложить его правильно. Правда, политика германского правительства с самого же начала войны не давала нам основания строить воздушные замки, но мысли забегали вперед, и верилось, что то, что на сегодня является для немцев нежелательным, завтра или послезавтра будет для них неизбежной необходимостью. Мы были уверены в том, что победоносное шествие немецких армий в глубь России неизбежно захлебнется, что и заставит их превратить завоевательную войну в освободительную, чтобы тем самым привлечь русские народные массы на свою сторону.