Читать онлайн «Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики». Страница 20

Все, конечно, узнали Симонова и бросали на наш столик любопытные взгляды. «Смотрите, Константин Михайлович, как все на вас обращают внимание!», — с провинциальной непосредственностью шепнула ему моя мама. «Что вы, Марго», — ловко парировал ее слова Симонов, — «это на вас все смотрят, ведь вы такая красивая женщина!» Я запомнил, как зарделось лицо у мамы, действительно, тогда очень красивой женщины, похожей на киноактрису Дину Дурбин. Еще бы — ей сделал комплимент сам Симонов — кумир женщин того времени.

Администратор ресторана, безусловно, тоже узнавший Симонова, подошел и вежливо поздоровался с нами, а потом подослал к нашему столику, наверное, самого опытного официанта. Я запомнил его на всю жизнь — таких официантов я видел только в кино. Это было отнюдь не «лицо кавказской национальности», а славянской внешности, вымуштрованный, как робот, стройный человек с полотенцем через левую руку. «Земной шар к вашим ногам!» — поклонившись, сказал он, приняв заказ. Я больше нигде и никогда, ни от кого не слышал подобной фразы. Надо же придумать такое: «Земной шар к вашим ногам!»

Пили абхазское розовое вино «Лыхны», слабенькое и сладковатое, закусывали красивейшими фруктами, кажется, персиками и арбузом. Наверное, был и шашлык, но не уверен, я его не ел. Разговор Симонова искрился юмором, он рассказывал какие-то смешные истории и анекдоты, смысла их я не понимал, но в них мелькали фамилии, очень известные в то время. Дядя Жора в голос хохотал, а мама все краснела и краснела, потупив взор …

Помню, когда трапеза была закончена, и дядя Жора расплатился, щедро дав официанту на чай, Симонов вдруг достал бумажник и, быстро отсчитав несколько крупных купюр, по-видимому, превосходящих стоимость всего заказа, картинным движением вручил их официанту. Тот так оторопел, что стоял, вытаращив глаза, забыв даже поблагодарить. Симонов громко захохотал над этой «немой сценой» и, обняв за плечи дядю Жору и маму, повел нас к машине, ожидавшей с водителем на улице. Официант с полотенцем семенил впереди нас, расчищая дорогу, и все кланялся, кланялся, а потом, когда машина уже отошла, долго махал нам рукой вслед …

И еще один случай, так или иначе, связанный с Симоновым, произошел несколькими годами позже, когда мне было уже лет двенадцать, то есть в 1952 году, в конце августа. Дядя должен был заехать на дачу к Симонову в Агудзеры по какому-то делу и взял меня с собой. Машину («Победу») вел шофер — дядя Гриша, большой шутник. Мы приехали на дачу под вечер, уже темнело. Встретила нас тетя Валя Серова, от нее так и веяло добротой и уютом. Дядя Жора вошел в дом, тетя Валя звала и меня, но я отказался, а зря. Не мучила бы меня совесть сейчас за тот вечер.

А дело, за которое я краснею (совсем как моя мама) до сих пор, обстояло так. Тетя Валя послала своего сына поиграть со мной во дворе. Это был очень подвижный полный мальчик, мой ровесник или немного старше. К сожалению, не запомнил его имени. Мальчик тут же спросил меня: «Ты за Хомича болеешь?» Я не сразу понял, о чем речь и переспросил: «А кто это такой — Хомич, и почему я должен за него «болеть»?» Оказалось, что Хомич — это знаменитый в то время московский футбольный вратарь, а слово «болеть» в его спортивном смысле тогда в Тбилиси было не в ходу. Мои товарищи говорили обычно «прижимать» вместо «болеть». Сейчас, например, дико было бы слышать такое выражение: «Ты за какую команду прижимаешь?», но именно так и выражались. Во мне заговорил дух противоречия, и я решительно ответил: «А я прижимаю за Шудру!» Шудра — это тоже был известный вратарь, но, кажется, тбилисского «Динамо».

«Тогда давай драться!» — как-то миролюбиво предложил мне мальчик. Я вдруг забыл о слове, данном маме, о моем табу, действующем в Тбилиси, и молниеносно нанес мальчику удар в нос. У того так и хлынула кровь, он зажал нос пальцами и, хныкая, побежал домой. А я понесся к машине под защиту дяди Гриши, так как решил, что сейчас Константин Михайлович выбежит из дома и, ругаясь матом, начнет бить меня в отместку за сына. Во всяком случае, так обязательно поступил бы любой отец в моем родном дворе в Тбилиси. Но Симонов почему-то так и не выбежал бить меня; более того, дядя Гриша, хитро подмигивая, увел меня в огород Симоновых воровать арбузы, которые он уже там присмотрел. Что мы, по кавказскому обычаю, и сделали.

Я очень переживал, что позволил себе ударить мальчика, который ничего плохого мне не сделал. Я обещал себе, что больше никогда никого не ударю.

Скоро вышел дядя Жора и мы уехали. По дороге он укоризненно смотрел на меня и приговаривал: «Показал-таки свое тбилисское воспитание!» На что я возражал, дескать, сухумское не лучше! Знал бы дядя Жора, что мы везем под задним сиденьем ворованные симоновские арбузы!

И тем же вечером дядя Гриша и я убедились, насколько вкусны ворованные арбузы, особенно украденные у великих людей!

Мы с мамой ездили отдыхать не только в Сухуми. Почему-то мама иногда предпочитала поездке в комфортабельный дом деда, где было много знакомых и родственников, путешествия в совершенно чужие, незнакомые места. Мне было лет шесть, когда мама вдруг решила поехать отдыхать со мной в Батуми.

Приехали — и стоим на вокзале: ни одного знакомого в городе. Мама стала обращаться ко всем подряд, не сдает ли кто комнаты близ моря. Желающие сдать комнату находились, но запрашивали большие деньги. А мама, оказывается, взяла с собой совершенно смешную сумму денег. В результате мы смогли снять только угол в поселке БНЗ (Батумский нефтеперерабатывающий завод) в пригороде Батуми, где море на километры было в мазуте. Ни один нормальный человек в этом районе не купался. Ненормальные, правда, купались. Дело в том, что угол нам сдала женщина, жившая с ненормальным сыном — мальчиком по имени Цолак. Она работала, а мы купались в мазутном море с Цолаком, у которого я учился новым словам. Даже сейчас помню: «Цумпапа» — это в первую очередь музыка, но во вторую — все остальное тоже. Приехав с отдыха домой, я поразил всех своим новым лексиконом. Но домой еще надо было доехать!

Деньги у мамы кончились тут же. Есть стало нечего. Мы бродили по субтропическим лесам Аджарии и поедали различные ягоды.

Как думаешь, это не ядовито? — спрашивала мама у шестилетнего мальчика, показывая мне гроздь каких-нибудь диковинных ягод. И не получив ответа, ела сама и мне давала. Или находили в лесу грибы непонятного вида. Приносили домой и советовались с Цолаком.

— Цумпапа! говорил Цолак: мы жарили и съедали грибы. Цолаку, несмотря на его экспертизу, грибов не давали — боялись отравить. А сами, по предложению мамы, ложились после еды на пол (а именно там мы и спали), чтобы быть готовыми к смерти.