Читать онлайн ««Зефир» и «Эльза». Разведчики-нелегалы». Страница 12

Матюша вздернул уздечку Карьки и помчался, как лихой всадник, в сторону леса. Мы долго ему махали руками вслед, пока он не скрылся. Все плакали, ведь Матвей был доброжелательным, умным человеком. Почему он нас бросил в тяжелое время? Отец знал что-то, чего никогда нам не говорил. Только однажды, когда мы уже были в Ташкенте, он сказал: «Мой единственный сын пропал без вести, а ведь он должен был вернуться к нам, он знал, что мы едем в Ташкент».

Дорога предстояла длинная, питания не было, Рыжая стала слабеть, тащить фургон ей было трудно. Отец распорядился, чтобы мы все шли пешком и подталкивали фургон в помощь Рыжей. Мы ехали по голодной степи, впереди шел обоз с людьми из Уфы; говорили, что у них есть продовольствие (башкиры — люди запасливые). Я не доставала руками до фургона, и папа с мамой мне сказали, чтобы я шла тихо впереди: «Ты будешь нашим путеводителем».

Оторвавшись от наших примерно на полкилометра, я заметила, что на дороге, недалеко от меня, лежит серый предмет непонятной формы. Огляделась, вокруг — никого, а сзади тащится наша Рыжая с семьей и скарбом. Я ближе подошла к этому предмету и увидела, что это — башкирский сундук, окаймленный медными обручами. Я открыла сундук (он был без замка), и сразу на меня пахнуло теплой едой.

С открытым сундуком я стала ждать своих. Когда они подъехали, я им показала найденный сундук с едой. Отец открыл его и сразу сказал: «Нам Бог послал», а мама воскликнула: «Это моя Лизонька счастливая, это ее Бог любит, и Он ей послал это счастье».

В сундуке оказалась целая горка гречневых блинов, муки килограммов десять, сало и какая-то крупа в красивом вышитом мешочке. Мы сразу же остановились, отец вынул брезент, который расстелили на песке, и стали есть готовые блины. Первый блин папа протянул мне, потом Рыжей.

Все наелись досыта, и, передохнув, мы тронулись в путь. Рыжая устала, и мы ехали тихо. Ночью укрылись у какого-то куста. Рыжая легла, отец и мама стали собирать хилую траву, чтобы подкормить лошадь, но к утру она не смогла подняться.

Оплакав ее, семья стала фургон толкать своими силами. Отец и мама впряглись в телегу, и мы, дети, помогали, как могли. Когда закончились блины, мама стала из муки делать лепешки. Разводили муку водой из болота, пекли на костре, на большой семейной сковороде. Без лошади мы продвигались вперед еще дня три, когда нас нагнала подвода Красного Креста. Папу с мамой и нас, детей, усадили на какую-то тележку, и командир сказал: «До Ташкента вы на таком транспорте не доберетесь, здесь не так далеко городишко Иргиз, и там вам придется остановиться, чтобы передохнуть и подкрепиться как следует».

Мы все похудели, больше всех папа и мама, но только у нашей красавицы Шуры почему-то горели щеки, а по ее косам ползали белесые вши. Когда мы приехали в Иргиз, врач из Красного Креста снял Шуру с телеги и на какой-то примитивной тележке повез ее в больницу для беженцев, сказав: «У нее сыпной тиф, заразный…»

Нас привезли в Иргиз. Это маленький городок в двухстах километрах от Ташкента, вместо домов — глиняные мазанки, в одну из которых поместили нас. Внутри и снаружи все было сделано из глины. Одна комната. Ни кухни, ни чулана не было. Комиссар Красного Креста сказал отцу: «Благоустраивайтесь и живите, за помощью обращайтесь в исполком. Постарайтесь здесь перезимовать, устраивайтесь на работу».

В Иргизе был один-единственный колодец, откуда жители брали воду. Мама, Шура и я вооружились большими банками из-под консервов, пошли за водой и по пути увидели женщину с ведрами, которая на наших глазах упала, у нее тут же случилась судорога, и она умерла. Что делать? Шура побежала в исполком сообщить об этом, ей сказали, что в Иргизе холера, сыпной тиф, брюшной тиф и другие заразные заболевания от голода, колодец заражен, воду надо брать в другой части города, а умирает здесь ежедневно каждый третий, и в городе осталось очень мало людей. Председатель исполкома сразу предложил Шуре работу в исполкоме, отцу предложил организовать мельницу для города, маму просил обслуживать казармы, где стояли красные войска. Мама приносила грязное белье от солдат, серое от вшей, которые шевелились, солдатские рубахи и кальсоны. Папа соорудил во дворе из глины стойкую печь, достал огромный котел, и все мы палками складывали в котел белье, чтобы сварить вшей и очистить его от невероятной грязи.

Шура в какой-то глинянке, где уже все вымерли, нашла утюг. Мы его разводили углями и после сушки на морозе гладили это белье. Вши трещали от горячего утюга, быстро погибали, но вся эта работа была не без вреда для нас: первой заболела сыпным тифом мама, потом папа, потом Шура заболела паротифом, Мария сыпным тифом. Только меня судьба пощадила, и я, девятилетней девочкой, ухаживала за четырьмя членами нашей семьи: все лежали на полу, на соломе, покрытой простынями из казарм. Я с тарелками ходила за едой в исполком, где была сооружена кухня для голодающих.

Вскоре появилась школа и амбулатория, где я получала лекарства. Все четверо болели очень тяжело, лежали с температурой 39–40 °C, вши ползали по телу и белью… Пришел человек из амбулатории и всех пятерых остриг под машинку. Мы плакали, когда у Шуры срезали две огромные косы.

Но, к великому счастью, мы все пятеро выздоровели. Марию и меня приняли в школу в первый класс, несмотря на возраст (было в школе всего три класса). Папа из каких-то горных камней стал точить мельничные камни (при помощи двух таких камней и палки, привязанной к потолку, он перетирал пшеницу).

Шура стала активно работать в исполкоме и приносила оттуда паек — ей раз в неделю давали пуд пшеницы. Мама работала в казармах прачкой и тоже получала паек: сало, хлеб, подсолнечное масло, чечевицу, из которой мы делали кашу. К папе приходили жители города с пшеницей, чтобы он смолол ее в муку, и за это ему давали немного муки.

В Иргизе мы пережили зиму, а весной задумали ехать в Ташкент, но исполком нас задержал. Председатель, Константин Константинович Хрищанович, молодой красивый юноша, влюбился в Шуру и умолял на коленях не уезжать. Он был комсомольцем, и в Иргиз его командировали от комитета из Ташкента, где у него жили родители и сестра Александра. Шура дала ему слово еще поработать до лета. В июле-августе он нам организовал подводу, и мы вместе с ним (мы его звали Костя) поехали в Ташкент.

В Ташкенте нам со своими узлами пришлось расположиться в парке, на земле под чинарой.

Мы стали менять свои вещи на фрукты. Больше всего нам (особенно мне и Марии) нравились персики, и мама за свою шелковую кофточку выменяла килограммов двадцать персиков. Мы наслаждались сочными плодами, не подозревая, что они могут принести болезнь. Через сутки у нас открылась рвота и понос, и милиция меня и Марию отправила в детский госпиталь, где у меня обнаружили дизентерию, а у Марии дизентерию и малярию (оказывается, в парке было очень много комаров — носителей малярии).