Читать онлайн «Смерть титана. В.И. Ленин». Страница 47

Это было невероятно: я читал «Друзей народа» в петербургском марксистском кружке, скучную, на первый взгляд, теоретическую книгу, и она была выслушана с многозначительным вниманием. Мне вообще иногда думалось, что эта книга сыграла определенную роль и в моей личной жизни. Потому что Надежда Константиновна, с которой мы познакомились в конце февраля 1894 года на Охте, в Петербурге, «на блинах» у инженера Классона, мне кажется, как-то совершенно по-другому стала смотреть на меня после этого чтения в кружке осенью и потом довольно часто заговаривала со мною о «желтых тетрадочках», которые, кстати, ходили по рукам без подписи. Надежда Константиновна неоднократно мне говорила, что в этих «желтых тетрадочках» была поставлена цель борьбы. Возможно. Но писателя ведет не только логика мысли, но и тайная логика слов, текста.

Основное содержание «Друзей народа» — это все тот же спор об «особом русском пути», о том, произошло или не произошло расслоение крестьянства и кто — богатый крестьянин? Труженик, богатеющий вместе с обществом, или обычный мироед и эксплуататор? Это старый спор, где народники говорили о невозможности капитализма на русской почве без внешних рынков, а вооруженные Марксовой теорией и фактами статистики социалисты — и я в их числе — утверждали, что капитализм давно уже наступил. Этот спор был очень быстро до политической прозрачности решен историей, и к нему не стоит возвращаться, как к делу очевидному, даже в мемуарах. Все это отчетливо чувствовалось даже тогда и было почти ясно любому невооруженному, но и непредубежденному взгляду. Если не вслушиваться особенно в либеральную болтовню. Но отчего же тогда эта моя первая книжка имела такой огромный успех?

У публики всегда возникает, как я, кажется, уже говорил, повышенный интерес к публикации, где нападают на ее кумиров. А в моем сочинении я довольно дерзко обращался с г-ном Михайловским, позволившим себе прямые инвективы по отношению к теории Маркса. Он крутил словеса, путал социологию и экономику, обращался к особо мне ненавистной «человеческой природе», апеллировал к некой общей «морали». Этот социолог интересовался обществом и выяснял условия, при которых та или иная «потребность» человеческой природы получает «удовлетворение». Буржуазная дамочка, например, от подобных статей удовлетворяла свою потребность в возвышенной болтовне и била при этом свою кухарку по мордасам. В крайнем случае кухарку она могла и не бить, но тем не менее кухарка, по Михайловскому, остается с грязной тряпкой в руках, чтобы подтирать за дамочкой и подносить ей чай со сдобной булочкой. И при этом кухарка навсегда, заметим, останется в специфической русской истории кухаркой, а просвещенная барынька — просвещенной и нервной барынькой. Заглядывая вперед, должен сказать, что за это именно и боролись: не просто перевернуть общество, чтобы дамочка при новом режиме обязательно стала кухаркой, а чтобы у кухарки появился шанс на французском языке отвечать дамочке. Коллонтай-то смогла бы принимать участие в управлении государством, а вот кухарку госпожи Коллонтай или в крайности ее, кухаркину, дочку этому надо было учить.

Господина Михайловского не интересовали формации, которые могли быть основаны на таком несоответствующем «человеческой природе» явлении, как порабощение большинства меньшинством. Для него существенным было выявить лишь «уклонения» от «желательного», «дефекты», отчего-то случившиеся в обществе. Основная идея Маркса о естественноисторическом процессе развития общественно-экономических формаций в корне подрывает эту социологию, опирающуюся на мораль, этику, уклонения и пр. Поскребите «народного друга», скажем мы, перефразируя известное изречение, — и вы найдете буржуа.

И теперь спрашивается: если так несилен в учении Маркса вполне образованный, неглупый, наверное не без сострадательного сердца, публицист, то разве можно быть уверенным, что даже доброжелательная, настроенная на марксизм публика знает азы этого учения? У нее есть скорее некоторые сочувственные представления об этом учении, связанные с социальным ощущением, как правило, в силу происхождения и экономической необеспеченности. Одним словом, рабочему это ближе, а студент понимает все достаточно поверхностно. И следовательно? А все очень просто: разбирая идеологическую кашу Михайловского, приводя его нелепые примеры, а также экономические умничания его друзей либералов, доказывая несостоятельность их болтовни, одновременно провожу некий ликбез по марксизму. Я не стесняюсь разворачивать самые длинные цитаты из Маркса, привожу доходчивые примеры из философии, социологии и даже из естественных наук, например, говорю о Дарвине. В определенном смысле «Капитал» и «Происхождение видов» очень схожие книги: основополагающая идея и целый Монблан скрепляющих и доказывающих ее фактов.

И вот уже теперь для этой своей новой, последней работы, которую я то ли нашептываю, то ли она вся мне лишь привиделась в больном и полуразрушенном сознании, для работы, которую я, скорее всего, не увижу напечатанной, а может быть, даже приведенной в порядок, то есть перенесенной на бумагу, я тоже позволю себе вспомнить, если смогу, несколько самых знаменитых Марксовых пассажей. За ними не надо далеко ходить, ибо основное, а может быть, и самое главное по мысли, как ни странно, находится в предисловии к «Критике политической экономии». Но можно эту цитату найти и в моих собственных «Друзьях народа». Я уже, кажется, приводил из нее несколько фраз, а теперь есть смысл посмотреть, как выглядит все это целиком. Ей-богу, это замечательный текст, который не грех бы знать и наизусть, как в свое время мы в гимназии заучивали длинные цитаты из Священного Писания, само собой понятно, еще ни один знаменитый текст, заученный наизусть, не мешал ни человеку, ни человечеству.

«Первая работа, которую я предпринял для разрешения обуревавших меня сомнений, — писал Маркс о своих размышлениях по устройству капиталистического мира, — был критический разбор гегелевской философии права. Работа привела меня к тому результату, что правовые отношения так же точно, как и политические формы, не могут быть выводимы и объясняемы из одних только юридических и политических оснований; еще менее возможно их объяснять и выводить из так называемого общего развития человеческого духа. Корень их заключается в одних только материальных, жизненных отношениях, совокупность которых Гегель по примеру английских и французских писателей XVIII века называет «гражданским обществом». Анатомию же гражданского общества следует искать в политической экономии. Результаты, к которым привело меня изучение последней, могут быть кратко сформулированы следующим образом. При материальном производстве людям приходится стать в известные отношения друг к другу в производственные отношения. Последние всегда соответствуют той ступени развития производительности, которою в данное время обладают их экономические силы».