Читать онлайн «Черчилль и Гитлер». Страница 28

Гитлер, наоборот, был фанатичным борцом с курением, которое он рассматривал как «месть краснокожих белому человеку за «огненную воду»». Фюреру удалось найти расовую составляющую даже в курении. Между 1933 и 1945 гг. нацисты развернули самую мощную антитабачную кампанию в мире, включавшую запрет на курение в общественных местах, ограничения на свободную продажу женщинам табачных изделий. Эта кампания дала толчок к созданию лучшей на тот момент эпидемиологии курения, впервые связав употребление табака с возникновением рака легких. Опасения, что табакокурение может пагубно сказаться на здоровье арийской расы, привели к тому, что немецкие врачи – половина из которых к началу войны являлись членами нацистской партии – возглавили кампанию по борьбе с курением. В рекламе Гитлер, Муссолини и Франко всегда подчеркнуто изображались некурящими, тогда как Сталин и Рузвельт дымили сигаретами, а Черчилль редко появлялся без сигары[53].

Несмотря на все эти меры, потребление сигарет в Германии в первые годы нахождения нацистов у власти возросло: если в 1932 г. на душу населения приходилось 570 сигарет в год, то в 1939 г. этот показатель равнялся уже 900. Во Франции за тот же период он с того же уровня поднялся только до 630. Активисты антитабачного движения в Германии жаловались фюреру на «американскую» рекламу, с которой им приходится тягаться, но тот не захотел предпринимать какие-либо действия в отношении табачных компаний, так как они с большим энтузиазмом одними из первых выступили в поддержку его режима и даже выпустили особую марку сигарет Sturmizigaretten (Сигареты штурмовиков). Они также обеспечивали солидный приток денежных средств в вечно испытывающую их дефицит казну, в 1937–1938 финансовом году поступления от них составили не менее миллиарда рейхсмарок. К 1941 г. доходы от налогов на табачную продукцию составляли около 8 % всех государственных доходов и были чрезвычайно важны для развития военной экономики.

Несмотря на то что в военно-воздушных силах и в почтовом ведомстве, а также на многих промышленных предприятиях, правительственных и партийных учреждениях, домах отдыха и госпиталях был введен запрет на курение – а Гиммлер запретил курить на службе всем офицерам СС, – потребление сигарет, тем не менее, продолжало расти.

Хотя в некоторых бомбоубежищах были оборудованы специальные комнаты, к 1941 г. курить в них, как правило, было запрещено, так же как и в автобусах и поездах в шестидесяти крупных городах Германии. Увеличив в ноябре того же года налог на табак до максимального уровня, нацисты объявили о «начале конца» курения во всем Рейхе. В результате, хотя процент курящих среди солдат был как никогда высоким (около 87,3), количество выкуриваемых ими сигарет снизилось на 23,4 %. В 1940–1941 гг. немцы выкурили рекордное – 75 миллиардов – число сигарет: этого достаточно, чтобы сложить цилиндрический блок высотой более ста метров и основанием около 300 квадратных метров.

Кто, по-вашему, больше преуспел в искусстве управлять людьми – Гитлер или Черчилль? Хотя Гитлер держался особняком и по-настоящему любил только самого себя, он заботился о своих служащих, которые, в свою очередь, поголовно им восхищались. Когда они болели, он навещал их в больнице. Ему нравилось дарить им подарки на день рождения и на Рождество, он даже сам лично их выбирал. Некоторые, например его камердинер, видели в нем своего второго отца.

До самой своей смерти в 2000 г. в возрасте 83 лет любимая секретарша Гитлера Герда Кристиан хранила теплые воспоминания о человеке, которого она неизменно – даже после 1945 г. – называла «шеф». Она была с ним в бункере до самого последнего момента и впоследствии никогда не сказала ни одного дурного слова о своем «добром и справедливом» начальнике. Не бывает лидеров, ужасных настолько, чтобы у них не нашлось защитников. Едва ли среди жителей Москвы XVI в. удалось бы найти тех, кто с ностальгией вспоминал правление Ивана Васильевича. Он был жестоким царем, признавались бы они за чаркой водки, но справедливым, и его деяния нужно рассматривать в соответствующем историческом контексте. Прозвище «Грозный» являлось скорее уважительным проявлением народной привязанности, нежели выражением критики.

У Чингисхана, по всей вероятности, были сторонники, которые спустя годы утверждали, что он стал жертвой дурной славы, возможно, не знал о том, что творилось от его имени, был неправильно понят и, во всяком случае, он, по крайней мере, заставил яков двигаться по расписанию. С Владом Цепешем, вспоминали сентиментальные трансивальнцы, всегда знаешь, где находишься.

Эрик Хобсбаум, которого обычно называют величайшим из ныне живущих историков – хотя бог знает, почему, ведь его современники, такие, как, Роберт Блейк, Аса Бриггс, Алан Буллок, Антония Фрейзер, Пол Джонсон и Хью Томас, все еще с нами – не устает подчеркивать, как Иосиф Сталин модернизировал Советский Союз, и потому не мог быть таким уж плохим. У Ким Ир Сена, Фиделя Кастро, даже у Пол Пота есть свои защитники на Западе. Существует хорошо известный феномен, когда представители интеллигенции и писатели, при каждом удобном случае заявляющие о своей объективности и атеизме, часто первыми начинают поклоняться откровенной силе, и складывается впечатление, что чем ужаснее она себя ведет, тем неистовее поклонение.

Невиданное преклонение, продемонстрированное англичанами в отношении Наполеона, даже в ту пору, когда тот в 1804 г. стоял во главе своей Великой армии под Булонью, являет собой образец этого пагубного феномена. В своей книге «Наполеон и английский романтизм» историк Саймон Бейнбридж ведет хронику того, что он называет «одержимостью» – чувство, которое Байрон, Хэзлитт, Водсворт, Кольридж и Саути испытывали к выскочке-корсиканцу. В политике виги также оказались на грани предательства из-за искреннего восхищения врагом государства. Учась на последнем курсе в Кембридже, Уильям Лэм – впоследствии лорд Мельбурн – сочинил на латыни оду Бонапарту, а в его письмах к матери выражается радость от побед французской армии и сожаление об успехах союзников. Он вместе с Чарльзом Джеймсом Фоксом восхищался «энергией» Наполеона почти в той же степени, в какой английские писатели и аристократы восхищались «энергией» нацистской Германии в 1930-х гг. Историк Артур Брайант дошел до того, что в июне 1939 г., всего за три месяца до начала войны, назвал Гитлера «ожившим Неизвестным Солдатом», причем в отличие от Герды Кристиан он не мог похвастаться личным знакомством с фюрером.

То, что представители интеллигенции попадали в двадцатом веке под зловещее обаяние тиранов, когда поистине блестящие умы, к примеру, Жан-Поль Сартр и Э.Х. Карр загорались платонической любовью к Сталину, как политику, имело самые ужасные последствия для их соотечественников. Критика стихала, потенциальная оппозиция оказывалась загнанной в угол. То, что еще может быть простительно юной секретарше, почти не видевшей жизни за пределами берлинского бункера, недопустимо для таких прожженных писак, как Уолтер Дюранти, работавший в 1930-х гг. корреспондентом «New-York Times» в Москве, который был непосредственным свидетелем того, как Сталиным умышленно создавались предпосылки для начала голода на Украине, и продолжал с одобрением отзываться о режиме большевиков. Другой американский журналист, Линкольн Стеффенс, как известно, пошел еще дальше и по возвращении из России с энтузиазмом заявил: «Я видел будущее, и оно работает». Это актуально даже сейчас, когда марксизм-ленинизм отправлен на свалку истории – не считая, конечно, Китая, указывающего на наготу короля. Конечно, должным образом направленный, этот импульс может быть даже полезен для дела демократии. Даже когда члены палаты представителей США голосовали за объявление войны Японии после внезапного нападения на Перл-Харбор, один человек – миссис Дженетт Рэнкин из Монтаны – проголосовал против. Она одна выступила против 388, ее решение было опрометчивым и ошибочным, но она не побоялась обозначить свою смелую пацифистскую позицию. Только диктаторские режимы требуют абсолютного единогласия, и результаты выборов, как это случилось в 1985 г. в Северной Корее, где Великий Вождь якобы набрал сто процентов голосов избирателей, чаще говорят скорее об их слабости, нежели о силе.